— Что будем делать дальше, Максим? — спросил Мещеряк, прервав мои мысли.

— Сейчас поплывём домой, — ответил я. — В Кашлыке нас ждут. Золото искать не будем.

— Понятно, — усмехнулся Матвей. — А потом? Что делать с Кум-Яхором? Он раз подставил нас под татарские стрелы, и сделает это снова.

— Как-то надо его судить за предательство. Но как — пока не знаю.

— Надо думать, — пробормотал Мещеряк и почесал затылок. — Будем говорить с Ермаком.

— И что ему скажем? — спросил я.

— Честно говоря, не знаю, — признался Матвей. — До боя казалось просто: поймать шамана на предательстве и конец. А сейчас понимаю — дело сложнее. Кум-Яхор будет отрицать, а вогулы могут за него вступиться. Им важен не столько сам шаман, сколько их авторитет. Если русские убьют их шамана без веских доказательств — будет беда. Может дойти до войны.

Я вздохнул. Здесь политика проста и сложна одновременно: множество племён, каждое со своими обычаями и гордостью. Один неверный шаг — и союзники превращаются во врагов.

— Но и оставить всё так нельзя, — сказал я твёрдо. — Иначе он снова предаст.

— Верно, — кивнул Мещеряк.

— Слушай, у меня есть мысль, не помню, говорил ли ее тебе, — продолжил я. — Для вогулов мы чужие. Но Кум-Яхор подставил не только нас, а и своего — Алыпа. Он должен был погибнуть вместе с нами. Это уже другое. За такое у них только одно наказание — смерть или изгнание. Мы используем это.

Матвей прищурился, обдумывая.

— А Алып захочет говорить? У него же та история с вдовой… Сам знаешь, какие у них строгие порядки.

— Надо его убедить. На фоне предательства шамана его проступок покажется мелочью. Да и мы его поддержим.

Мы позвали Алыпа. Он поднялся на пригорок, отряхивая грязь и кровь. На лице следы грязи. Не успел еще пойти умыться.

— Живой? — усмехнулся Мещеряк.

— Живой! — радостно ответил Алып. — Да и бой был не страшен: татары нас не ожидали, думали, мы попадём в их ловушку, как бараны.

— Вот что, Алып, — начал я осторожно. — Кум-Яхор хотел не только нас, но и тебя подвести под нож. Подумай сам: татары убивают тебя вместе с казаками — и всё. Никто не узнает правды. Кум-Яхор остаётся шаманом, получает награду от Кучума.

— Да… — Алып опустил глаза, руки его задрожали.

Знал это, но снова занервничал.

— Мы для него чужие, но ты свой. Свой! И он предал тебя.

— За такое у нас смерть, — глухо сказал он. — Предать своих — нет большего греха.

Ему было мучительно говорить об этом. Но деваться некуда.

— Надо избавиться от Кум-Яхора, — сказал я жёстко. — Иначе он снова подставит. И тебя тоже. Мы про это уже говорили.

— Надо, — выдохнул Алып.

— Тогда ты должен рассказать всё своим старейшинам. Пусть они судят шамана, не мы. Твоё слово решит исход.

— Но… если вспомнят про девушку… — он побледнел. — Это плохо кончится.

— Не вспомнят, — твёрдо ответил я. — Мы за тебя вступимся. На фоне предательства шамана твой проступок — мелочь.

Алып долго молчал. Внизу казаки складывали трофеи, солнце коснулось горизонта, длинные тени легли на Иртыш. Река несла воды спокойно, равнодушно к нашим тревогам.

Наконец он сказал:

Хорошо. Я расскажу всё старейшинам. Кум-Яхор должен ответить.

— Молодец, — похлопал его по плечу Мещеряк. — Правильное решение. Мы с тобой.

Я уже прикидывал, как лучше сделать. Кум-Яхор хитер, но факты против него. А главное — свидетельство Алыпа.

Обратный путь до Кашлыка занял меньше времени — мы шли по течению, и казаки гребли с удвоенной силой, торопясь скорее принести весть о победе. Два наших струга держались рядом; я слышал, как казаки переговаривались, перекликались, делились впечатлениями от боя. Молодые хвастались подвигами, старшие посмеивались над ними, но добродушно — победа объединила всех.

Алып сидел на корме нашего судна, молчаливый и мрачный. Я понимал, что творилось у него в душе: впереди было разоблачение шамана, и это причиняло ему тяжёлое чувство. В их обществе шаман — фигура почти священная, посредник между людьми и духами. Обвинить его в предательстве — значит поколебать вековые устои.

Когда показались стены Кашлыка, со стены раздался крик — нас заметили. На стенах засуетились люди. Весть о возвращении быстро разлетелась, и к пристани сбежался народ.

— Все живы! Победа! — крикнул Мещеряк, когда мы пристали к берегу.

Толпа взорвалась радостными криками. Женщины искали мужей, дети — отцов. Я заметил в стороне Дашу — её лицо просветлело, когда она увидела меня невредимым.

— Ну что, Максим, как твои арбалеты показали себя? — спросил Лапоть с усмешкой. Он вышел встречать вместе со всеми.

— Отлично, — ответил я. — Пятьдесят два татарина полегло. У нас лишь двое легкораненых.

— Вот это дело! — одобрил плотник.

Казаки выгружали трофейное оружие, раненых отвели к лекарю. Один казак держался молодцом — стрела в плече мало его беспокоила, второй и вовсе отказался от помощи, сказав, что царапина заживёт сама.

Я поймал взгляд Даши и кивнул ей — мол, всё хорошо, скоро приду. Она поняла и пошла домой: знала, что дела первыми.

Мы с Мещеряком и старшими казаками направились к Ермаку. В избе собрались почти все командиры нашего отряда. Не было разве что парочки человек.

— Рад видеть вас целыми, — сказал он, оглядывая нас внимательным взглядом. — Рассказывайте.

Мещеряк подробно и эмоционально, не стесняясь размахивать руками, рассказал о бое, о разгроме засады, о трофеях. Ермак слушал молча, лишь иногда кивал.

— Хорошая работа, — сказал он, когда Матвей закончил. — Полсотни убитых — серьёзный урон для Кучума. Теперь он дважды подумает, прежде чем сунуться к Кашлыку.

— Атаман, казаки просят разрешить праздник, — вмешался Иван Гроза, сотник. — Победу отметить.

Ермак покачал головой:

— Рано. День-два подождём. Есть дела поважнее. — Он перевёл взгляд на меня. — Максим, ты хотел что-то сказать о вогульском шамане?

— Да, Тимофеевич, — ответил я. — Дело серьёзное. Надо что-то делать с Кум-Яхором. Думаю, надо сделать так, чтобы его судили свои. Он же хотел еще и Алыпа поставить, человека из своего рода. Там такое не прощают, и к нам не будет никаких вопросов.

— Но сначала надо судить шамана на Малом кругу, думаю, — сказал Мещеряк. — Самим решить, что делать. Чтоб все по нашему закону было.

— Да. Алып готов рассказать всё на Малом кругу, — ответил я. — Он сам чуть не погиб в засаде. Кум-Яхор