там ровно два дня и возвращались те же пять дней. Можно было доехать намного быстрее, но, так как в составе делегации имелись две дамы – мы с Кристиной – согласно инструкциям, кареты каждый день выезжали поздно, ехали не слишком быстро, делали длительные остановки и заканчивали дневной этап слишком рано. Наши с Кристиной заверения, что мы привыкли к более быстрому продвижению, в расчет не принимались.
Увы, в Берлине оказалось, что прусский король изъявил желание принять только мужчин – Кузьму Новикова и графа Воронцова. Моего мужа пригласило Королевское медицинское общество, тогда как наш Аластер и поручик Суворов в первый день отправились на смотр прусской гвардии, а во второй день Аластер рассказал тамошним военным про бои на Мононгахеле, при Ниагаре и в Акадии. Скажу сразу – слушали его внимательно, некоторые военные даже что-то записывали в свои тетради.
Мы же с Кристиной Новиковой посетили обеих королев. Да, в Берлине проживали две королевы – королева-мать, которая, по воле Фридриха, считается вторым человеком в королевстве, и супруга его величества Елизавета Кристина. Первый визит, должна сказать, мне совсем не понравился. София Доротея, узнав, что Кристина не может похвастаться знатным происхождением, подчеркнуто ее игнорировала. Да и ко мне ее отношение резко изменилось после того, как я ей рассказала, что, хотя мой отец – герцог, но мой муж всего лишь «виргинский кавалер», то есть человек не имеющий титула, и чье дворянство вызывает сомнение.
А Елизавета Кристина оказалась очень милой и интересной, но глубоко несчастной женщиной. Жила она в небольшом замке Шёнхаузен, что находится в селе под Берлином, именуемом Нидершёнхаузен[101]. Ее не любила ни королева-мать, ни другие члены семьи, ни, увы, ее супруг – про которого, как известно, ходят слухи, что его интересуют не женщины. Детей у королевской четы не было. Но Елизавета Кристина не сказала ни единого плохого слова про своего царственного мужа и, кроме того, не выказывала никакого высокомерия ни по отношению ко мне, ни к Кристине. Провели мы там несколько часов, и она нас, в нарушение всяческих протоколов, обняла на прощание.
Кузьма и граф Воронцов были довольны визитом – в частности, обоих Фридрих наградил одним из двух высших орденов Пруссии – орденом «Pour le mérite». Но главным было то, что Пруссия дала понять, что надеется на дружеский нейтралитет со стороны России в случае большой европейской войны. И граф Воронцов обмолвился, что имеет все надежды на то, что русская императрица Елизавета согласится воздержаться от участия в европейских распрях.
Поручик Суворов также нашел свое пребывание в Берлине весьма полезным – по его словам, если русская пехота оказалась ничуть не хуже прусской, то опыт прусской кавалерии не мешало бы хотя бы частично перенять. Хотя, как сказал Аластер Фрейзер, сначала неплохо бы внедрить их наработки по итогам боевых действий в Северной Америке, с чем Суворов согласился, возразив, впрочем, что кавалерийских боев там, в общем, и не было, так что одно другому не мешает. Кроме того, России, которой часто приходится воевать с воинственными восточными соседями, без боеспособной кавалерии не обойтись.
А вот мой Томми, увы, был не совсем доволен. В первый день, когда его пригласили прочитать доклад, он начал с того, что заявил о необходимости тщательно мыть руки перед приемом каждого пациента, а уж тем более перед тем как начать операцию. Большинство местных медиков встретили его слова дружным смехом, а когда он сказал про необходимость стерилизовать все необходимые для операции инструменты, смех лишь усилился. Но после его выступления два молодых врача подошли к нему и попросили показать им как можно больше на практике. Весь последний день в Берлине он посвятил именно этому.
Мне кажется, что главной цели эта поездка достигла – теперь Россия и Пруссия не враги, а может, в недалеком будущем станут друзьями. Да и поручику Суворову этот визит понравился. А вот ни Аластеру, ни Томми, ни нам с Кристиной можно было бы не ехать – разве что меня радует, что мы с моей подругой смогли хоть как-нибудь скрасить одиночество замечательной, но глубоко несчастной женщине – королеве Пруссии Елизавете Кристине.
Но впереди – Россия, и наше будущее отнюдь не гарантировано. Хотя граф Воронцов сказал нам, что императрица будет очень рада нашему приезду. Ну что ж, как говорит Кузьма, поживем – увидим…
15 августа 1756 года. Балтийское море. Борт 54-пушечного корабля «Шлиссельбург». Тимофей Петров, лекарь Преображенского полка, а по совместительству соглядатай Тайной канцелярии
Вот, кажется, и пришел конец всем нашим приключениям. Два посла – вице-канцлер граф Воронцов и Кузьма Новиков, мой дядя, с триумфом возвращаются домой на борту «Шлиссельбурга», отремонтированного в Штеттине. На этот раз мастера местные поработали на славу. Видимо, генерал Манштейн, который лично приехал в Штеттин, чтобы помочь нам собраться в дорогу, получил от короля Фридриха строгий наказ – все сделать, как надо. А с королем, как известно, шутки плохи.
Мы вышли в море, и каждый занялся своей работой. Граф Воронцов заперся в своей каюте и сел за написание подробнейшего доклада для императрицы о своем путешествии во Францию и обратно. Что же касается дел прусских, то о них вице-канцлер решил доложить государыне с глазу на глаз. Документы, которые ему передал король Фридрих, граф поместил в сундучок с прочным замком и секретом (при попытке его взломать механизм, помещенный в сундучок, поднимал трезвон). Сундучок сей вице-канцлер запер в прочном, окованном железом сундуке, опечатанном личной печатью Воронцова.
Я же, в свою очередь, получив соответствующие инструкции от своего начальника, графа Шувалова, установил у дверей каюты вице-канцлера пост. Мои люди и калмыки моего друга зайсанга Дайрена. Всех караульных я строго-настрого предупредил – никого не пускать без личного дозволения графа в его каюту. А ежели кто-то в отсутствие господина вице-канцлера попытается тайком туда пробраться, то такого хватать и звать меня – я разберусь, с какой целью человек пожелал сунуть свой нос туда, куда не надо.
И надо же такому случиться – уже на следующий день после отплытия один из калмыков поймал секретаря посольства Григория Дашкевича, который ковырялся в замке каюты графа. Я тот же час примчался к месту происшествия и забрал для беседы с глазу на глаз не в меру любопытного секретаря. Тот попытался было прикинуться дурачком и стал рассказывать мне сказку про то, что, дескать, граф послал его в свою каюту, а потом запамятовал, что это сделал. От греха подальше я велел забить
