Пробежав последние метры по щебню обочины, я затормозил у забора. Впереди, за ржавой сеткой-рабицей, тянувшейся куда-то вдаль, виднелась территория бывшей овощебазы. Гигантские призраки складов с выбитыми стеклами, покосившиеся сараи и полуразобранные конвейеры. В воздухе висела сладковато-горькая пыль тления и где-то близко, за грудой шлакоблоков, доносилось хриплое бормотание радио, мало того, на территории виднелась бытовка с горящим из окна светом.

Я обошел периметр, отыскивая точку входа, чтобы не лезть через забор снова. Камер тут не было. Видимо, вся охрана заключалась в нанятом для его миссии сторожем и, возможно, в паре прикормленных псов, но их лай я бы уже услышал. А в самом углу периметра в кустах, рабица чуть отходила от столба и зияла дыра.

Достав из кармана белую балаклаву, я натянул ее на голову. Мир сузился до прорези для глаз. Потом — перчатки. Моя мокрая кожа прилипла к резине, и теперь они ощущались как влитые. Глубокий вдох-выдох — и я бесшумно проскользнул внутрь периметра, подбираясь к сторожке. И, заглянув внутрь через окно, увидел похожего по описаниям человека, он сидел на стуле за столом. В руках Крот держал мобильник, на котором крутилось какое-то динамичное видео, на столе — пластиковая бутылка с чем-то мутным. Его хромота была видна даже в сидячей позе — левая нога вывернута неестественно и отведена в сторону.

Я ждал некоторое время, наблюдая, пока он насмотрится своих видосов и, кряхтя, поднимаясь на больную ногу, пойдёт в сторону выхода из бытовки. И я двинулся за ним вдоль стены, снаружи.

Крот вышел, кашлянул и сплюнул, и, отойдя пару шагов, он приспустил штаны и замер в звуке журчащего ручья. Я хотел атаковать сразу, но ждал, не возиться же с обоссанным, и когда преступник закончил своё мокрое дело, я ударил кулаком в затылок. И, подхватив рухнувшее вперёд тело, потащил его назад в бытовку. Туда, где он устроил себе настоящую нору, тут была железная кровать с металлическими спинками, стол и пара стульев возле. У самого выхода на тумбочке стоял чайник, на столе пачка сигарет, сотовый, бутылка с неизвестной жижей. В углу инструмент: лопата, метла, коробка со всякой всячиной, из которой торчали толстые пластиковые хомуты.

Там я положил его на стул и стянул ему ноги стяжками, закрепив на задней спинке кровати, руки же заковал в наручники, продев их через верхнее изголовье кровати. А в рот засунул кляп и, дождавшись, пока клиент придёт в себя, заглянул в его широкие от ужаса и непонимания глаза, а по факту — один глаз, пялящийся на мою белую, безликую маску.

— Вот так, наверное, и дети на тебя смотрели, когда ты их насиловал? — проговорил я. — А ты, тварь, лыбился и издевался над ними, да?

Он замотал головой, захлебываясь соплями и слюной.

— Но правосудие пришло, и ты можешь всё мне рассказать. Скажи, куда дел тела детей, которых замучил последними? — проговорил я, видя, что клиент еще не готов.

— Дети, — тихо сказал я, и мой голос под маской прозвучал чужим и металлическим. — Где дети?

Он снова затряс головой, мыча что-то невнятное. Испуганный, тупой отказ взаимодействовать.

Я вздохнул. Но иного пути не было. Я пошёл к коробке, откуда были взяты хомуты, и достал оттуда плоскую ржавую отвёртку и плоскогубцы. Взвесив оба инструмента в руках. Плойки и утюга не было, зато был чайник. Но кипяток в роток не добавляет к красноречию. А мне нужно, чтобы он говорил.

Я сел рядом с его ногами. Снимая левый ботинок. Грубый и стоптанный. Я прижал его голень стопой к кровати, а плоскогубцами взял его мизинец прямо через чёрный дырявый носок и резко повернул в бок. Сустав под таким углом еще никогда не сгибался. Раздался хруст кости и приглушённый кляпом вопль. Все его тело Крота затряслось в конвульсиях. В попытках вырваться, а наручники звякали об железо кровати.

— Где дети? — повторил я с прежней ледяной спокойностью. — Которых ты задушегубил.

Далее были мычание и слезы, отрицательные качания головой. И я перешел на следующий палец. Раздался еще один короткий хруст. На этот раз он закатил глаза и выключился.

Я ждал этого и снова подождал, пока «тело» придёт в себя. В следующий раз возьму с собой нашатырь и что-нибудь для сердца.

— Третий, — сообщил я и снова сжал плоскогубцы.

Он забился, заурчал, пытаясь вырвать голову. Его взгляд умолял. Я не видел в этом взгляде ничего, кроме страха животного, пойманного в капкан. Ни раскаяния, ни понимания. Только инстинктивный ужас.

— Где дети? — спокойно повторил я, снова перемещая инструмент к ноге.

В его горле что-то клокотало. Он судорожно кивнул. И я медленно вынул кляп.

— Я участковому уже сказал, что это не я! — завопил он, а кляп снова вернулся в его поганый рот.

— А знаешь, я тебе верю! Ведь твой глаз не может врать!

И третий палец его ноги резко посмотрел в сторону, а койка снова заходила ходуном.

— Ты, когда в хату впервые входил, на вопрос «вилкой в глаз или в жопу раз», решил оба варианта попробовать? — спросил я, беря в щипцы четвёртый палец.

А у меня в голове на мгновение пронеслась мысль, а что, если он и правда не виноват? И я сейчас просто пытаю бывшего педофила… Да не, отмахнулся я от этой мысли, педофилы, как и гомосеки, бывшими не бывают. И я взглянул на его сотовый, который мирно лежал на столе вниз экраном светился в показывании вниз какой-то картинки. Ну-ка, что там?

Глава 4

Первый скворечник

Я поднял телефон и приложил к экрану палец Крота, и видео начало проигрываться заново.

И от увиденного в моих ушах зашумело так, что я совсем не слышал звукового ряда, я не слышал, как тварь говорит с ребёнком, какие аргументы оно приводит, пока девочка в летнем платьице, снимаемая на телефон, играет на детской площадке совершенно одна, а потом видео оборвалось. И чтобы удостовериться, я открыл новостной сайт, на котором было фото потеряшки. На жизнерадостной фотографии сводки и том видео с телефона «объекта» была одна и та же девчушка.

Я положил сотовый на стол. Внутри всё кипело, и видео тоже не было прямым доказательством, но они мне и не были нужны. И я достал нож и приставил остриё к виску