Лев молча подошел, взял Мишу под локоть. Тот не сопротивлялся, позволил вести себя, как ребенка. Они молча прошли по коридорам, поднялись в кабинет. Лев усадил Мишу в кресло, сам сел за стол. Аркадий поставил чемодан у стены и вытянулся по стойке «смирно».

— Доложите, старший лейтенант? — тихо спросил Лев.

— Товарищ Баженов героически справился с задачей, — голос Аркадия был хриплым, без интонаций. — Технология отлажена, производство левомицетина запущено. Но заводские технократы саботировали. Товарищ Баженов работал по восемнадцать-двадцать часов в сутки, лично контролировал каждый цикл. Еле отстоял, сорвал саботаж. Фамилии я доложил.

Лев смотрел на Мишу. Тот не поднимал глаз, его пальцы бесцельно теребили край телогрейки.

— Спасибо, старший лейтенант. Садитесь с нами.

Аркадий кивнул, и мягко приземлился в свободное кресло. Лев молча встал, подошел к сейфу, достал оттуда плоскую стеклянную поллитровку с темно-янтарной жидкостью и три стопки. «Коньяк Шустовъ», довоенный. Он налил, поставил одну стопку перед Мишей, другую — на край стола для Аркадия, третью взял себе.

— Выпьем, ребята.

Они выпили молча. Коньяк обжег горло, разлился густым теплом по желудку. Миша содрогнулся, кашлянул. И вдруг заговорил, его голос был тихим, срывающимся.

— Они… они тупые, Лев. Как бараны. Им лишь бы план, галочку. Качество? Им плевать. Реактивы воровали… на суррогаты меняли. Я… я им схемы рисовал, на пальцах объяснял… Они смотрели как на идиота. Один Аркадий помогал… для меня пайку хлеба доставал, когда я в цеху ночевал…

Он замолчал, сглотнув ком в горле. Лев налил еще, выпили.

— Мы там в «шарашке»… не люди. Так, винтики. А ты знаешь, что такое сломанный винтик? Его выбрасывают.

— Здесь ты не винтик, — тихо, но четко сказал Лев. — Здесь ты Михаил Анатольевич Баженов. Гениальный химик, мой друг.

Он отпил из своей стопки, поставил ее на стол с глухим стуком.

— Слушай мое распоряжение. Ты в отпуске, минимум на неделю. Появишься здесь, подойдешь к лаборатории — уволю. Понял?

Миша поднял на него глаза. Впервые за этот вечер в его потухшем взгляде мелькнула искра — непонимания, протеста, а может быть, и слабой надежды.

Они посидели еще с пол часа, Аркадий и Миша рассказывали о проделанной работе. Коньяк был допит, компания разошлась по домам.

* * *

В уютной квартирке Сашки и Вари пахло жареной картошкой. За столом сидели втроем: Сашка, Варя и Наташа, сосредоточенно ковырявшая вилкой в тарелке. Она была копией матери — светловолосая, с серьезными серыми глазами.

— Папа, — вдруг подняла она голову, глядя на Сашку. — А почему ты ночью всегда кричишь?

Сашка замер с поднесенным ко рту стаканом чая. Лицо его побелело.

— А где дядя Леша? — не унималась Наташа. — Он на небе, как бабушка говорила? Отдыхает там?

Стеклянный стакан с грохотом упал на пол, разлетелся на осколки, обдав Сашкины ноги горячим чаем. Он резко, почти опрокидывая стул, встал. Его лицо исказила гримаса, которую Наташа никогда раньше не видела — боль, ярость и животный страх одновременно. Не сказав ни слова, он развернулся и шагнул в коридор, тяжело хлопнув дверью.

Наташа расплакалась. Варя, вся похолодев, прижала дочь к себе, гладя ее по волосам.

— Тихо, рыбка моя, тихо… Папа просто очень устал, очень. А дядя Леша… он на очень важном задании. Далеко. Но он обязательно вернется.

Позже, уложив дочь, она нашла его в ванной. Сашка сидел на холодном полу, прислонившись к стене. Руки его тряслись так, что он не мог удержать папиросу. Он пытался чиркнуть спичкой, но она ломалась, не загораясь.

— Саш… — тихо позвала Варя.

Он не ответил. Его взгляд был устремлен в одну точку, но видел он явно не белую стену, а что-то другое. Что-то, от чего его лоб покрылся мелкими каплями пота.

— Я не могу, Варя… — его голос был хриплым шепотом. — Эти глаза… они везде. В палатах, на улице… даже здесь. Смотрю на Наташу, а вижу… других детей. Из тех деревень… Понимаешь? Я не могу…

Она опустилась перед ним на колени, осторожно взяла его дрожащие руки в свои, отняла смятую папиросу.

— Ничего, — прошептала она, прижимая его голову к своему плечу. — Ничего, мы справимся. Я с тобой, милый мой.

* * *

В перевязочной ожогового отделения стоял резкий, сладковатый запах гниющей плоти. Лев, Вороной и Крутов стояли вокруг носилок, на которых лежал боец с обширным, страшным ожогом спины. Рана была чистой, но огромной — закрыть ее традиционными лоскутами было невозможно.

— Ну что, Николай Андреевич, хвастайте своим чудом, — сказал Вороной, скептически хмурясь.

Крутов, не говоря ни слова, катил к столу тележку. На ней странный механический инструмент, напоминающий гибрид рубанка и безопасной бритвы с регулируемым лезвием.

— Дерматом, — коротко пояснил он. — Забор лоскута занимает двадцать секунд. Толщина — 0.3 миллиметра. Ровно.

Он продемонстрировал на здоровой коже бедра пациента. Действительно, быстрый, точный проход — и идеальный лоскут кожи отделен. Вороной присвистнул, его скепсис сменился профессиональным интересом.

Но когда растянутый, перфорированный трансплантат уложили на рану, возникла проблема. Края плохо фиксировались, ткань съезжала.

— Швы не держат! — констатировал Вороной с досадой. — Весь труд насмарку!

Лев, молча наблюдавший за процессом, вдруг подошел ближе. В его памяти всплыл образ — не из учебников 30-х, а из практики Ивана Горькова. Палата в ожоговом центре, рана, закрытая не тканью, а прозрачной пленкой, к которой тянулись трубки от какого-то аппарата.

— Стойте, — сказал он тихо. — Нужно не пришивать. Нужно присасывать.

Он схватил со столика листок бумаги и карандаш. Несколькими быстрыми линиями он набросал схему: аспиратор «Отсос-К1», герметичная повязка из целлофана, трубки, клапаны.

— Смотрите, — он повернул листок к Крутову. — Создаем под повязкой отрицательное давление. Трансплантат прижимается к ране, как присоска. Уходит экссудат, улучшается кровоснабжение.

Крутов, изучая эскиз, медленно ухмыльнулся, его глаза зажглись азартом инженера.

— Опять из разряда фантастики, Лев Борисович?

Лев покачал головой, глядя на страшную рану бойца.

— Нет, Николай Андреевич. На этот раз из здравого смысла и отчаяния.

* * *

Кабинет Груни Ефимовны Сухаревой напоминал скорее гостиную интеллигентной бабушки, чем казенное помещение в исследовательском институте: книги в стеллажах, кружевная салфетка на столе, даже старая клетка с канарейкой, подаренная кем-то из выздоровевших. Но атмосфера была напряженной. В углу, на деревянном стуле, сидел молодой боец. Он сидел совершенно неподвижно, уставившись в стену, его руки лежали на коленях ладонями вверх — застывшие, бесполезные инструменты. Он не говорил и не реагировал ни на что уже три