От «Фирмы» регулярно поступали справки. Дроздов их прочитывал, кое-что выписывал в спецблокнот, скорее напоминавший том Большой Советской Энциклопедии, и возвращал курьеру во время следующей еженедельной доставки.

Сведения, поступающие от агентуры Питовранова, действительно были уникальны и главное, что они естественным образом перекликались с оперативной информацией, приходящей по «обычным» каналам: агентуры КГБ и из отделов ЦК, сильно дополняя её подробностями.

После вчерашнего разговора с «Хулиганом» его с утра тревожила мысль о том, что процесс «перестройки», или, вернее, «катастройки», который тот описывал, очень похож на спланированную операцию. И спланированную кем-то изнутри. И этот «кто-то» должен иметь широчайшие возможности.

Перестройка в том, ещё не наступившем будущем, имела два этапа: лёгкий и тяжёлый. В смысле последствий для СССР. До 1990 года не происходило ничего кардинального, кроме хуления Сталина, воспоминаний о «его» репрессиях, борьбы с виноградниками и дефицита, вызванного, по словам «Хулигана», разрешением государственным предприятиям и кооперативам прямой внешнеэкономической деятельности.

Этого сейчас удалось избежать, хотя большинство видных экономистов настаивало на том, что будет лучше.

— Лучшее враг, хорошего, — сам себе сказал Дроздов, хлебнул из кружки остывший кофе и, поперхнувшись, закашлялся.

Звякнул прямой телефон

— Слушаю, Виктор Васильевич. Доброго дня.

— Какой, нахрен, доброго, Юрий Иванович⁈ Нет сейчас «добрых дней». Можешь зайти? Срочно.

— Выезжаю.

Машина с мигалкой донесла до Кремля минут за пятнадцать. Столько же времени потребовалось, подняться по лестнице. Дроздов и в свои почти семьдесят пять был бодр и не любил ходить медленно.

Гришин сидел в сумраке кабинета, спрятавшись от полуденного солнца за плотными шторами.

— Что-то у меня голова раскалывается от солнца, — ответил Гришин на немой вопрос Дроздова.

— Я тоже в последнее время перестал его любить.

— У нас ЧП в Прибалтике. Только что передали по линии ЦК. «Жители Литвы, Латвии и Эстонии выстроили живую цепь длиной около 670 км (до двух миллионов человек, то есть примерно 25 % населения трёх прибалтийских республик), таким образом соединив Таллин, Ригу и Вильнюс. Акция приурочена к 50-летию со дня подписания пакта Молотова-Риббентропа. Цель акции — привлечь внимание мирового сообщества к историческим событиям, которые изменили статус стран Прибалтики». Как тебе? В Латвии во всех крупных городах на центральных площадях появились одиночные пикеты с транспарантами. Написано чёрными буквами «ГЭС» и перечёркнуто красным крестом.

— Плохо, Виктор Васильевич. Мы не успели.

— Плохо то, что в Литве заявил себя «Саюдис» — литовское движение за перестройку. Инициативная группа в количестве пятисот человек собралась в большом зале Литовской Академии наук и объявила об учреждении партии. Назначили на октябрь учредительский съезд. Своими целями провозгласил культурное возрождение, демократизацию, экономическую самостоятельность республики, заботу об охране окружающей среды.

— Понятно. Съезд допускать нельзя.

Раздался зуммер интеркома. Гришин нажал кнопку.

— Говори.

— Разрешите зайти, Виктор Васильевич? Срочная из Вильнюса.

— Заходи.

Референт зашёл тут же и передал Гришину открытую папку с телеграммой. Пробежав её глазами Генеральный Секретарь побелел лицом и сел в кресло.

— Пиз*ец, — сказал он и передал папку Дроздову. — Катастрофа.

Юрий Иванович дотянулся до папки и глянул в телеграмму.

«20 июля 1989 года в 11.00–11.15 на Ионавском производственном объединении „Азот“ в Литовской ССР произошло разрушение изотермического хранилища аммиака, в котором находилось 7 тыс. тонн жидкого аммиака при температуре минус 340С. Во время взрыва емкость приподняло и отбросило в сторону примерно на 25 метров. При падении были разрушены ограждающая железобетонная стенка, часть эстакады с трубопроводами, в числе которых был и трубопровод с природным газом. Аммиак разлился по территории завода, образовав озеро ядовитой жидкости с поверхностью около 10 тысяч квадратных метров, глубиной (местами) 0,5 метра».

— Да уж, — произнёс озадачено Дроздов, — лучше не скажешь.

— Ты почитай, а. Не дочитал я.

— «Около хранилища аммиака стояла компрессорная установка с автоматическим факелом дожигания. Жидкий аммиак загорелся. В зоне огня находилось изотермическое хранилище аммиака, частично эстакада наливки аммиака, цех производства минеральных удобрений (нитрофоски), склад готовой продукции, где находилось 24 тысячи тонн минеральных удобрений, и другие объекты. От горения минеральных удобрений в большом количестве стали выделяться токсические ядовитые вещества. Образовалось аммиачное облако высотой до 80 метров. Глубина распространения зараженного воздуха достигала 30 километров. Через несколько минут после возгорания бойцы противопожарной службы предприятия приступили к тушению. погибли пять работников предприятия и 57 человек пострадали, из них 42 человека были госпитализированы в больницы города.»

— Всего пять? Ничего не понимаю. Как-то при мне на молочном комбинате произошла утечка аммиака. Погибло трое и человек тридцать попали в больницу.

— Да… Странновато… Полметра аммиака! Это же кто-то измерил! Это же по колено в… Похоже — дверсия.

— Точно диверсия. Высылай свою «альфу» и согласно закону о ЧП, берите всё под контроль и проводите расследование и обязательно… Слышишь, обязательно найдите чей-нибудь след. Хоть той же «Саюдис».

— Полагаю, что это кто-нибудь из их радикального крыла. Его не может не быть. Сам вылечу.

— Действуй, Юрий Иванович.

* * *

Председателя комитета в кабинете не оказалось, но помощник сказал ждите, и отправил меня в «зал ожидания» — маленькую комнатку с электрочайником, «заварником» и растворимым кофе.

Через сорок минут в дверь зашёл Дроздов, окинул меня мрачным взглядом и сказал:

— Сейчас вылетаем в Вильнюс. Там ЧП и бунт. Жди здесь.

Я подождал семнадцать минут. В Волге, с форсированным мотором и с явно не волговской подвеской, до «Шереметьево два» доехали за тридцать минут. Сели в ИЛ-76 и взлетели.

Всю дорогу мы молчали, а усевшись в самолётные кресла, расположенные в отдельном салоне, рассчитанном на десять человек, Юрий Иванович сказал.

— Ты оказался прав. На почитай.

Прочитав я глубоко вздохнул и мысленно выматерился.

— Если будешь рядом со мной, тебе это как? Не в тягость?

— Мне по барабану. Лишь бы прок был.

— Прок будет. К нам доходят сигналы, что большая часть Литовского ЦК поддерживает СССР, меньшая вместе с первым секретарём Бразаускасом, встали на националистические рельсы и на раскол