обсуждали, что это за такой идиот, кто потратил столько денег всего на одну рабыню. Сеньор Аймоне, услышав эти обсуждения, стал от чего-то кашлять в кулак, а Бернард морщиться и печально вздыхать.
— Сеньор Иньиго! — едва мы поднялись на борт корабля, как к нам бросились Паула с Виленой, — вы слышали новость? Весь порт гудит оттого, что нашёлся подобный безумец, потративший разом столько денег! Надеюсь, он разорится после этого!
Бернард помрачнел, а госпитальер решил предостеречь девушку от других скоропалительных выводов.
— Пока вы не наговорили большего, сеньорита Паула, — улыбнулся он ей, — я лучше вас сразу предупрежу, что этим покупателем был сеньор Иньиго.
Рты у девушек открылись, а Паула недоумённо посмотрела на меня.
— Вы потратили на рабыню пятнадцать тысяч?
— Да, — вздохнул я, — и у меня нет таких денег.
Все вокруг онемели и открыли рты, благо продавец рабыни с помощником, ждали нас у другого борта и не слышали наш разговор.
— Эм, а как же вы тогда хотите заплатить за неё? — осторожно поинтересовался у меня госпитальер.
— Продам свои драгоценности, — вздохнул я, — благо я запасливый.
— Нам, кроме этого, ещё нужно будет оплатить аренду дома, а также содержание всех людей, сеньор Иньиго, — взрослый рыцарь посмотрел на меня с явным неодобрением, — вы уверены, что это правильный шаг? Может стоит отказаться от такой большой траты? Уверен вас поймут.
— Мы только прибыли в город сеньор Аймоне, — я покачал головой, — и если я не заплачу, то на моей репутации можно будет поставить крест. Ни один знатный дворянин не подаст мне руку, так что я лучше продам свои драгоценности.
Я повернулся к Пауле.
— Берите с Бернардом мою большую шкатулку и продавца, пусть ведёт вас по ювелирам, продайте всё, мне нужны деньги.
Девушка и швейцарец кивнули и ушли вниз, вскоре вернувшись, и я удивился, когда увидел, что он кроме моей самой большой шкатулки, где хранились самые дорогие драгоценности, несёт ещё и шкатулку Паулы, не узнать которую было невозможно, поскольку сам её ей купил ещё в Неаполе.
— Это что? — с удивлением показал я на вторую шкатулку.
— Сеньор Аймоне прав, сеньор Иньиго, — девушка спокойно и даже равнодушно мне ответила, — вам предстоят большие траты в ближайшем будущем, так что я решила продать и свои драгоценности, чтобы помочь вам.
Ком подкатил к горлу, а в глазах запершило. Я подозвал её жестом, заставил наклониться ко мне, после чего впервые за время нашего знакомства сам поцеловал в щёку.
— Я не забуду этого, — кратко сказал я, встречаясь с её глазами, в которых заплескалась радость.
— А можно я теперь в ближайшем кругу, своего любимого мужчину буду называть Иньигушка? — тут же попыталась подлизаться ко мне она.
— Нет, — отрезал я, удивившись её расчётливости и практичности.
— Иньиго? — сделала она вторую попытку.
Я вздохнул, поскольку прекрасно понимал, что она действует с перспективой на будущее тем, что помогая мне сейчас, в сложную минуту, Паула рассчитывает получить от меня больше потом, когда мои дела наладятся, но всё же, это был всё равно хороший поступок. Она очень любила свои драгоценности, и я лучше всех знал, чего ей стоило принять подобное решение, расстаться с ними.
— Поговорим об этом, когда вы вернётесь, и мы рассчитаемся с продавцом, — вздохнул я, подзывая его к нам жестом.
— Ваше сиятельство? — забеспокоился он, явно понимая, что происходит что-то неладное.
Я молча открыл крышки обоих шкатулок, и он ахнул, увидев кучу драгоценностей.
— Сеньор Фернанду слегка увеличил цену товара, за который я не планировал изначально платить столько много, — спокойно предложил я, обращаясь к португальцу, — но не думаю, что для вас будет проблемой уважаемый, посетить с моими помощниками ювелиров вашего города, которые оценят и купят эти драгоценности, чтобы я смог с вами честно расплатиться.
— Ваше сиятельство! — тут же с облегчением стал кланяться мне торговец рабами, — я с радостью отведу ваших доверенных людей к лучшим ювелирам города.
Я кивнул, закрыл крышки и Паула, Бернард с работорговцем отправились в город.
Прошло четыре часа, как они вернулись обратно, и я полностью расплатился с довольным португальцем, который вручил мне все купчие и расписки на купленных и тут же освобождённых рабов, а как только он уехал, как к нашим кораблям вскоре прибыли арендодатели и наперебой стали предлагать мне снять у них дома. Тут же появились и желающие сдать нам повозки, а также торговцы провизией и прочие любопытные, которые узнали, что в город прибыл сказочно богатый человек. Так что ещё утром мы искали нужное нам, а уже в обед всё необходимое предлагали нам люди сами, и оставалось только выбирать.
Благо дом, который предложил нам молодой человек из свиты сеньора Фернанду де Браганса, устроил сеньора Альваро по размерам и взяв в аренду повозки и телеги, мы стали туда переезжать. Там же я познакомил всех со своим новым приобретением.
— Они теперь свободные люди, — показал я на группу молчаливых чернокожих людей, которые испуганно жались друг к дружке, в окружении большого количества вооружённых людей, которые их с интересом рассматривали. Всё же в отличие от Португалии, для Кастилии чернокожие люди были в диковинку.
— Сеньор Альваро, мужчин пристройте к делу, пока без жалования, поскольку нужно найти того, кто говорит на их языке и объяснит им, что происходит, — распорядился я, на что управляющий кивнул.
— Паула, если тот священник, о котором говорил работорговец в городе, найди его и попроси прийти ко мне, — повернулся я к девушке, которая подтверждающее склонилась в поклоне. — сеньор Аймоне поможет тебе.
— Конечно, сеньор Иньиго, — отозвался госпитальер.
— Девушку помыть, переодеть и не спускать с неё глаз, — добавил я, показывая на молодую негритянку, на которой было надета лишь простая холщовая накидка, но было видно по её фигуре и лицу, что борьба за неё не зря велась такая серьёзная. Девушка была очень красива, поскольку её лицо не было привычно круглым и широконосым, как у большинства чернокожих рабов, что я видел кругом, а овальным, с хорошо очерченными скулами, небольшим тонким носом и красивыми глазами. По всей видимости в её крови были явно европейские корни, ведь её отец был типичным представителем своей национальности.
Паула мне поклонилась, показывая, что поняла.