— Ну хоть мельком видел. Так какой он? — настойчиво повторил вопрос князь.

— Да какой, дерзкий и дикий он, как зверёк какой. Смотрит прямо в глаза, и в них читается, что его лучше не трогать, о чинопочитании, похоже, и понятия не имеет, что и неудивительно — при таких-то наставниках.

— Да, Степан — хороший воин и принял долг жизни. Получил я от него весточку.

— Да какой Степан? Помнишь, как мы заслушивались рассказами о похождениях Святозара, которого ещё персы когда-то просили великого князя помочь унять, вот этот Святозар и обучает сейчас твоего сына.

— Подожди, получается рядом с Семеном сейчас одни язычники крутятся? Степан хоть и почитает старую веру, но перетягивать в неё точно никого не станет, просто потому что и Христа тоже почитает наравне, а вот Святозар, насколько я наслышан, из ярых язычников.

— Ну, этим вопросом я не задавался, а вот разузнать немного о племяннике своим людям приказал. Надо сказать, выяснить получилось не слишком много, казаки не особо любят рассказывать о своих, а Семен для них уже свой, но кое-что узнать удалось, чтобы можно было составить какое-никакое мнение. Так вот, незадолго до нашествия татар твой сын в круге побил сразу троих своих сверстников, детей казаков, притом одного за другим, без отдыха между схватками.

— Ну это неудивительно, зная, кто его обучает, — перебил князь.

— В том-то и дело, что учить его Святозар стал именно после этих поединков. Там какая-то нехорошая история была с тем, что вроде долю казаки не выделили семье погибшего в походе сотоварища, и из-за этого тётя Маша с детьми только чудом с голоду не померли. Три года в нищете выживали. Вот твой сын и потребовал в круге разбирательства. Казаки неохотно об этом говорили, и узнать все достоверно с подробностями не получилось, но и этого достаточно, чтобы понять: у парня начали прорезаться зубы.

— Три года голода и нищеты — это почти все время с тех пор, как они пропали, — как-то потерянно прошептал Князь, сжав кулаки.

Игнат между тем продолжил рассказывать.

— Вообще казаки очень уважительно отзываются о Семене, если не сказать восторженно. Во время набега татар, как раз перед нашим приходом, он, по рассказам, с двумя своими товарищами проник в лагерь татар где освободил полон и ограбил целого мурзу, притом не только имущество его присвоил, но и коней увёл, что для кочевника несмываемый позор. У казаков, сам знаешь, такое считается высшей доблестью, так что неудивительно, что он теперь для них стал своим.

— Значит, они его после этой вылазки приняли в казаки?

— Нет, в казаки его приняли сразу после круга, где он сверстников повалял, притом опоясал его, по слухам, сам Святозар. Там об этих поединках тоже много разных слухов ходит. Вроде Семен заставил казаков выкупать своих детей, чтобы он их не калечил.

— Это как так выкупать? — удивился князь. Игнат улыбнулся и ответил:

— Вот я тоже удивился, когда услышал и поначалу даже не верил. Вроде там договорённость была, что бой до первой крови, вот Семен и бил своих противников так, чтобы кровь не пролилась, лишая их сознания. А когда он уже примерялся ломать беспамятным руки и ноги, тогда казаки начали выкупать детей, чтобы те не остались калеками.

— Слушаю тебя, и мне слабо верится, что все это про моего сына, ведь когда его увозили, он был ничем не примечательным ребёнком.

— Тяготы и лишения меняют людей. Знаешь, какое прозвище у Семена среди казаков? Дикий. Говорят, что когда он только появился у них в селении, дрался с задиристыми казачатами всегда до конца. И одному даже кусок уха откусил. Вот и прозвали его так.

— Чудеса да и только, — задумчиво произнес Князь и после паузы продолжил: — Меня на самом деле порадовал твой рассказ, но есть и то, что вызывает беспокойство. Ты же помнишь, что я после их отъезда смог получить у государя дворянскую грамоту на Семена? Вот и представь, если вдруг сын надумает сменить веру, и это дойдёт до государя. Край нужно отправить к нему верных людей, чтобы они присмотрели за ним и не позволили ему совершить глупости.

— Абы кого к казакам отправлять нельзя, они там не каждого терпеть будут.

— Абы кого я и сам к сыну не пошлю, Нечай поедет со своими горлохватами и Ерема духовником.

— Ерема уже давно не Ерема, а отец Григорий, и он там глупостей не наделает, а вот Нечай, тут вопрос. Нет, сам Нечай сделает все, что прикажешь, а вот его люди недостойному служить не станут, они же у него из самых отчаянных подобраны. Или ты отправишь их не служить сыну, а только надзирать? Имей в виду: казаки таких надзирателей могут и не принять. Как бы чего не вышло.

— Нет не надзирать, именно служить. А вот сочтут они сына достойным или нет, время покажет, да и мне, исходя из этого, станет ясно, правду о Семене рассказывают или выдумки все это. Если все это правда, его точно посчитают за достойного.

— Не жалко сына? Всё-таки людям Нечая никто не указ, и сладить с ними не каждому дано, может, попроще кого отправишь?

— Нет, именно Нечая отправлю, а сына жалко, только сам знаешь: никого ещё жалость к отпрыскам до добра не довела, а жалеть незаконнорожденного — так и вовсе грех на душу брать. Ему самостоятельно придётся выгрызать себе место под солнцем, и любая жалость будет только во вред, а вот верные люди — если он сможет их сделать верными — в будущем ему ох как пригодятся.

— Жёстко, если не жестоко.

— Такова жизнь, — отрезал Князь и сменил тему разговора. — Меня другое волнует: как людей туда сейчас отправлять и как Ерему уговорить, он же упрямый как незнамо кто.

— Да с купцом их и отправь, он как раз два струга снаряжает, а Ереме помоги на новом месте церковь поставить, тогда он вприпрыжку сам туда побежит.

— С каким купцом? Ни про какого купца ты мне ничего не рассказывал.

— Семен вызволил из полона купеческую дочку, а та почему-то решила остаться у казаков, вот купец и спешит отправиться туда, чтобы вправить мозги дочери и забрать домой. Повезло, что он в Москве