Признание стоило ему дорого, очень дорого. Яростнее всего на свете Рэйден ненавидел собственное бессилие. И расписываться в собственном бессилии.

— Я тоже не знаю, — едва слышно прошелестела Оксана, — Всё будто… Будто пополам переломилось. Для нас с мамой. И непонятно, как жить теперь. Папа не хотел бы, чтобы мы тут моря слёз проливали, он вообще женские слëзы терпеть не мог! И я бы хотела… Ради него. Но не могу! Не получается!

Она закрыла лицо руками и заплакала, явно, не впервые за сегодня. Рэй дëрнулся было к ней — обнять, защитить, успокоить, но не завершил движения, не посмел.

— Я всегда была больше папиной дочкой, — Оксана всхлипнула, — Я не…

— Понимаю, — Рэй постарался вложить в голос как можно больше ласки, — Я тоже папин.

Он никогда не умел утешать. Да ему раньше и не приходилось. Те немногие, с кем ему доводилось говорить о смерти, скорее уж его самого утешали. И в совсем другой манере, явно, негодной для пятнадцатилетней девочки.

Фраза, про понимание, вызвала обратный ожидаемому эффект. Оксана отскочила в сторону, сжав кулаки. Глаза загорелись гневом, рот скривился, брови сошлись в одну линию.

— Да что ты понимаешь? — яростно выкрикнула она, — Что ты можешь понимать? Тоже папин ты, ага! Мутант ты реакторный!

В первую секунду Рэй толком даже не понял, что такое она ему сказала. А в следующую, когда он таки понял, все добрые намерения и благородные чувства в нём сгорели мгновенно, сметëнные всепоглощающей горькой обидой.

Ещё никогда, никто, ни при каких обстоятельствах не ставил Рэю в упрëк его не-человечность. К ней относились скорее с интересом, кто — спокойным, кто — азартным, кто — чуть завистливым даже, но неизменно доброжелательным. Он не знал, что это такое — когда тебя унижают, за то, что родился не таким, как все.

И это оказалось так больно! Может быть, больнее даже, чем нелепая гибель инженера Росшанского и грызущее Рэя беспощадное чувство вины.

А ведь раньше ей очень нравилась именно его и остальных инаковость, непохожесть. Сколько у них разговоров таких было, захватывающе интересных и щемяще задушевных! О сути людей и альтов, о неизбежных разностях их понимания мира и о том, как эти разности друг другу объяснять. Как-то Оксана даже сказала, что ей ужасно жалко, что пропадом пропадëт такая куча любопытнейшего материала, и поэтому она планирует написать по мотивам их бесед книжку. Идею эту все шестеро восприняли с энтузиазмом, даже начали вести какие-то заметки…

А вот теперь она его ударила. Так больно и так подло. И, как тогда, в последнем разговоре с Чернобыльниковым, он забыл обо всём, кроме жажды ответить ударом на удар.

— А разве тебя не именно это во мне и интересовало больше всего? Или ты мне врала всегда? И когда гуляли по Меридиану, и вообще? Врала, да? А на "Альтаир" пойти ты сама первая и предложила!

— Хва — тит! — рявкнула на обоих Лина, — Вы сейчас такого друг другу наговорите, что после этого только стреляться останется! А потом будете жалеть. Оксана, Рэйден не меньше твоего переживает! Рэйден, будь любезен стержни держать внизу! Если, конечно, не хочешь погубить всю операцию окончательно.

— Ещё одна! — зло прошипела Оксана, — Операцию она погубить боится. А что вы погубили человека, тебе всё равно, да?

Лина шагнула к ней, сгребла за плечи и с силой встряхнула.

— Да, операцию. Ради которой твой отец жизнью рисковал. И погиб, чтобы она состоялась! А ты готова сейчас свихнуться от горя, рассориться со всеми и гарантированно всё дело завалить! Лучший памятник герою от любящей доченьки — сделать его смерть напрасной!

Глаза у Феи Озера сейчас были страшные. Не искристо-серые, как всегда, а будто тяжëлая свинцовая туча. Мëртвые и безжалостные совсем. Рэю на миг показалось, что ИАЭС сейчас человеческую девчонку убьëт. Вот просто возьмëт и убьëт. Электричеством, радиацией. Или вообще испепелит на месте своим жутким взглядом. А Игналинская продолжала больно сжимать оксанины плечи и говорить, вонзая каждое слово, как нож.

— Юрий Петрович сам придумал этот план. Сам вызвался нам помочь. Сам предложил машину разогнать в экстремальном режиме. Он что, по-твоему — дитë малое? В игрушки захотел поиграть? Не осознавал последствий своего предложения?

Окси что-то сдавленно пискнула, но перебить всё-таки не посмела.

— Юрий Петрович — взрослый человек. И он — мужественный человек. Он сам выбрал. Или по-твоему, он не имел права? Вот скажи мне, Оксаночка, имел или нет?

Окси снова ничего не ответила.

— А если имел, так какой йодной ямы вы с Рэем его сейчас позорите, а? Ведëте себя так, будто мы не героя провожаем, а придурка какого-то. Который глупость сделал и по глупости сдох! А орден Ленина ему посмертно тоже за глупость вручить собираются, да?

— Лина! — умоляюще протянул Рэй, но ИАЭС только отмахнулась.

— Ты, Оксана тоже не на помойке, вроде бы, себя нашла. В сталкеры собралась, помощь предложила. Ведь не игра же это для тебя была! Да и на дуру ты непохожа…

— Может и игра! — еле слышно проговорила Оксана, — Мне просто… Просто хотелось хоть чем-то Рэю помочь. Я же не знала… что так получится! А теперь я это всё ненавижу!

Она снова разрыдалась, совсем по-детски, громко и безутешно. ИАЭС размахнулась и… Звонкий звук пощëчины в гулком коридоре показался Рэю невыносимо громким.

— Я сказала: прекрати истерику! — рявкнула она, — Иначе уже и я за себя тоже не отвечаю. А у меня, между прочим, даже не гигаватт мощности, а полтора. И если я пойду вразнос, мало уж точно никому не покажется.

Оксана и Сэнед смотрели на Фею Озера одинаково испуганными глазами. А сам Рэй помимо воли думал о том, что это, наверное и есть совершенство. Когда у кого-то получается благородным и красивым даже то, что у других выглядит мерзко. Мало кому идëт быть разъярëнным, но Лине шло. Ей вообще всё шло, она не умела ничего делать плохо, она прекрасна, потому что она ИАЭС, единственная во вселенной ИАЭС…

— Понимаешь ли, — заговорила Лина снова, — Хочешь нас ненавидеть, можешь ненавидеть. Хочешь уйти — уходи. Но — так, чтобы памяти твоего отца не было за тебя стыдно! Если он по-настоящему тебе дорог, ты это сможешь.

— Да что ты понимаешь? — голос Оксаны некрасиво сорвался на визг, — Что ты вообще можешь в этом понимать? У тебя-то никто не умирал!

Игналинская активити подчëркнуто равнодушным жестом поправила чуть сбившийся траурный шарф.

— Ты права, у меня ещё никто не умер. Только я сама на