— Ты ведь, помнится, на угле работал? — спросил я «в лоб», переходя на деловой тон. — Разбираешься в топливе?

Трофим, для которого эта тема была простой и понятной, охотно переключился.

— А то! Всю жизнь…

— У меня с топливом беда, — коротко бросил я. — Завод задыхается.

— Так на дровах сидите, поди? — он тут же авторитетно сплюнул в грязь. — Гиблое дело, барин. Дровами эту махину не протопить. Тут камень горючий есть.

— Камень? — я зацепился за слово.

— Ну да. Под Кизелом его залежи. Я сам до каторги его возил санями зимой. Горит — любо-дорого! Жар от него — аж печь плавится, не то, что дрова.

Я замер. Кизел… уголь…

— Если уголь так хорош, почему его не берут?

Трофим снова сплюнул.

— А как его взять-то? Далеко очень. Досюда везти — почитай, четыреста верст! Дороги, опять же, нет, — одно название. Пока сотню пудов допрешь до завода, пол-лошади загонишь. Овчинка выделки не стоит. Вот и палят лес по-старинке.

«Дороги нет».

Эти три слова ударили в меня, как громом. Вся картина, над которой я бился последние сутки, мгновенно сложилась.

Кизеловский уголь. Моя будущая железная дорога на Урал. Неограниченные поставки дешевого, высококалорийного топлива на заводы. Кокс для конвертеров Пастухова. Топливо для моих же паровозов! И… Боже… каменноугольный дёготь! Тот самый креозот, о котором говорил Самойлов, для пропитки шпал!

Мой взгляд на Трофима изменился. Это был ценнейший, незаменимый инструмент.

Я шагнул к нему вплотную, сокращая дистанцию, мой голос стал тихим, но властным.

— Мне нужен этот уголь, Трофим. И мне нужен человек, который знает, где и как его взять. Ты пойдешь на завод. Прямо сейчас. Платить буду столько, сколько ты и за десять лет на своем угле не заработал.

Он ошарашенно захлопал глазами, не веря своему счастью.

— Но есть условие, — я сделал паузу и посмотрел ему прямо в глаза, вбивая каждое слово. — Ивана больше нет. Он умер на каторге. Погиб. Для тебя и для всех, кого ты встретишь, я — господин Тарановский. Владислав Антонович. Ты понял меня?

Ошарашенный Трофим, для которого предложение о такой работе было манной небесной, торопливо, с испуганной радостью закивал.

— Понял, ваше высокоблагородие… Понял, господин Тарановский…

Угроза была взята под контроль и превращена в актив.

— Иди в гостиницу «Американскую», — бросил я. — Скажешь, от меня. Тебя накормят и дадут чистую одежду. Вечером я буду там. Жди.

Не дожидаясь ответа, я развернулся и зашагал в сторону рынка и спусят полчаса поиска я смог найти где продавали уголь, не много старые запасы которые ни кому были не нужны и за капейку прикупил один кусок. После сразу направился в гостиницу.

Едва войдя в номер, ставший нашим временным штабом, я бросил на стол, поверх разложенных карт, кусок кизеловского угля. Инженеры Самойлов и Воронов оторвались от своих расчетов и с недоумением уставились на черный, тускло блестевший камень.

— Вот, господа, — объявил я. — Решение топливного голода.

Я взял карандаш и начал загибать пальцы, глядя на ошеломленного Самойлова.

— Первое: он коксуется. Это значит, мы оживим конвертеры, дадим им тот самый «аглицкий» жар, который не выдерживает их футеровка. — Второе: на этом коксе, а не на дровах, пойдет вся уральская металлургия. И наши будущие паровозы. Мы не будем сжигать уральский лес. — И третье, — я выдержал паузу, — при коксовании этот камень дает побочный продукт. Каменноугольный дёготь. Тот самый креозот, которым, как вы говорили, Петр Захарович, и нужно пропитывать шпалы.

Я посмотрел на них. Один камень решал сразу три наши главные проблемы: качественную сталь для рельсов, топливо для локомотивов и пропитку для шпал.

Молодой Воронов смотрел на уголь с восторгом, как на алмаз. Но старый, опытный Самойлов нахмурился.

— Это все так, Владислав Антонович, — осторожно начал он. — Только… Кизел — за сотни верст. Как его возить? Тем же конным ходом, по этой грязи? Все барыши на дороге и оставим.

— Нет, — я усмехнулся, предвкушая этот момент. — Мы его привезем по-своему.

Я развернул перед ними новый лист, исписанный моими расчетами.

— Узкоколейка. Положим по-простому, без особых земляных работ, с минимальными расходами. Мы не будем тратить миллионы на широкую колею там, где она не нужна. Нам нужен только поток угля. По этой узкоколейке он потечет рекой, прям до Чусового. Там и надо -то ее всего ничего — верст сто пятьдесят, не более. Ну а там уже и наша железная дорога подключится — и отвезет уголь до самого Екатеринбурга. Да и до Перми можно его возить, а оттуда — по всей Волге, пароходным компаниям продавать!

Самойлов схватил мои расчеты. Он водил мозолистым пальцем по цифрам, его губы шевелились. Он проверял тяговые расчеты, пропускную способность, стоимость версты. Наконец, он медленно поднял на меня глаза. В его скептическом взгляде было потрясение.

— Господи… — выдохнул он. — Да это… это же грандиозный замысел! У нас все пароходчики на Волге с сырыми дровами мучаются, а южней Царицына — так и вообще, беда. А тут — каменный уголь пойдет на Волгу! Красота! Василий Александрович всеми руками-ногами вцепится!

Не теряя ни минуты, я сел за стол и составил текст телеграммы: «МОСКВА ТЧК КОКОРЕВУ ВАСИЛИЮ АЛЕКСАНДРОВИЧУ ТЧК УРАЛУ НУЖЕН УГОЛЬ ТЧК УГЛЮ НУЖНА ДОРОГА ТЧК ТРЕБУЮ НЕМЕДЛЕННОГО ВЫДЕЛЕНИЯ КАПИТАЛА НА ИЗЫСКАНИЯ И ПРОКЛАДКУ УЗКОКОЛЕЙКИ ТЧК АВАНС ДВЕСТИ ТЫСЯЧ ТЧК ЖДУ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ ТЧК ТАРАНОВСКИЙ»

И тут же отправил полового, что бы он отправил телеграмму.

Ответ из Москвы, учитывая важность сообщения, пришел с невероятной скоростью. Уже к вечеру посыльный из телеграфной конторы принес ответный бланк. Я развернул его, Воронов и Самойлов затаили дыхание.

Я прочел вслух:

— «ВЛАДИСЛАВ ТЧК ДВЕСТИ ТЫСЯЧ ТВОИ ТЧК ПОЛНОЕ ДОВЕРИЕ ТЧК ДЕЙСТВУЙ ТЧК КОКОРЕВ»

Воронов не выдержал и издал победный клич, достойный юнкера, впервые попавшего в атаку. Самойлов лишь крякнул и торопливо перекрестился, глядя на мои расчеты уже с благоговением.

— Постойте, господа, — прервал я их ликование. — Тут приписка. p.s.

Улыбки на их лицах погасли.

— Читаю: «P. S. ПЕРВАЯ РАБОЧАЯ КОМАНДА УЖЕ В ПУТИ ТЧК ПЯТЬСОТ ПОЛЯКОВ ТЧК ПРИБУДУТ ЧЕРЕЗ ДВЕ НЕДЕЛИ В ПЕРЬМ ТЧК УДАЧИ ТЧК»

В комнате повисла тишина.

— Пятьсот… поляков? —