– Ну-с, начнем! – обернулся профессор к сопровождающей его свите, так и не дождавшись от пациентки ответа.

В палату все еще продолжают входить люди: руководители клиники, доценты и ассистенты соседних кафедр, врачи отделения, прикомандированные специалисты из других больниц, наконец, студенты разных курсов. Количество людей в помещении превысило всякое мыслимое количество. Многие не поместились в палату и остались в коридоре, завидуя тем счастливчикам, что могли лично не только слышать, но и видеть консультацию маэстро.

– Ну-с, докладывайте! – вновь обратился к свите профессор, вытирая руки о белоснежное, накрахмаленное полотенце, поданное одним из ассистентов кафедры.

– Профессор, – скорее слабо простонала, нежели сказала, наконец-то собравшаяся с мыслями пациентка.

Она попыталась поймать руку профессора, она мечтала задать вопрос. Все – тщетно! Ее никто не услышал.

Начался доклад клинического случая. О пациентке теперь говорили только в третьем лице, словно она не присутствовала. Врачи священнодействовали, общаясь друг с другом по сложной, запутанной схеме на непонятном, мертвом языке. После длительного обсуждения они, в конце концов, пришли к единому мнению. Радость озарила их лица. Но не тут то было. Профессор хмурился, недовольно покачал головой и бросил в бой свою гвардию – доцентов. Неспешно, по очереди, словно линейные корабли вышли они на дистанцию прицельной стрельбы и смели все аргументы, выдвинутые практиками здравоохранения. Врачи были в панике, они унижены и раздавлены. В глазах студентов чертиками заплясали смешки. Профессор взглядом триумфатора окинул всех присутствующих и, подводя черту обсуждению, произнес магическую формулу – диагноз.

– Так-то, голубушка, – вновь обратился он к пациентке. – Теперь все будет хорошо, если будете выполнять все врачебные рекомендации, то скоро пойдете на поправку.

И от этой долгожданной фразы больной стало еще тревожнее. Она почувствовала, что полностью находится во власти этих людей в отутюженных белых халатах. Она смирилась с этим и уповала на мудрость и всесилие врачей в целом и, в особенности, этого – с добрым лицом и внимательным взглядом – профессора.

Академик Бомелия провел обход мастерски. Вот ведь и годы идут, и обходов этих видел уж и не счесть сколько, а волновался, словно первокурсник.

Больше мне в клинике было нечего делать и я, поспешно сняв халат, помчался в доки.

С самого начала все пошло наперекосяк. Мы долго шли между складами и причалами. Отчего-то сам академик Мкртчян и сопровождающие его лица были без халатов. И самой палаты не было. Каравелла находилась в сухом доке, никак не отгороженном от остальных. По правому борту ниже ватерлинии зияла полутораметровая дыра. Область вокруг выглядела подозрительно – то ли обгорела, а может была поражена неким веществом. Ближе к корме виднелись еще несколько пробоин. Увиденное мне решительно не понравилось. Я не мог предсказать скорость распространения недуга. Кроме того, возле «Санта-Марии» не было ни охраны, ни даже медсестринского поста. «Неудивительно, что ее ранили», – подумал я, настраиваясь на ритуал профессорского обхода.

Академик приблизился к пациентке. Внимательно осмотрел рану. Надул щеки, недовольно хмыкнул и стремительно пошел обратно. Свита устремилась за ним следом.

И это все! Ни одного слова! Вопиющее нарушение ритуала! Я был разочарован и рассержен.

Ровно в 14 часов большой круглой аудитории Императорской Военно-медицинской академии две армии врачей сошлись для решительного сражения. Соратники, ученики, поклонники академика Бомелия, на правах хозяев заняли правый сектор, где кресла были недавно отремонтированы и меньше дуло из окон. Бойцы и офицеры академика Мкртчяна, вынуждены были довольствоваться худшей диспозицией. Как только расселись, ассистенты кафедр бросились в бой, принявшись вполголоса доказывать равным себе оппонентам правоту своих учителей. Сами академики и окружавшие их доценты хранили холодное молчание.

Министра не было. Шоу затягивалось.

Бомелия, слегка повернувшись, выстрелил глазами в Мкртчяна, тот надул щеки и принял вызов. Разговоры стихли. В наступившей тишине академики сверлили друг друга свирепыми взорами.

Спустя час пришло сообщение: «Министр на приеме в Зимнем дворце. Передал, что ждать его не следует, так как совещание переносится». Хозяева, возглавляемые Бомелия, покинули помещение первыми. Группа Мкртчяна поспешила следом.

Я был уничтожен: «Неужели глупость является неотъемлемой характеристикой жажды власти? Отчего забота о своих корыстных интересах важнее объективных интересов дела? Неужели правы сторонники доктора Фрейда и человек подобен ящику Пандоры, где за лаковым фасадом скрываются звериные инстинкты?» – предался я горестным размышлениям, анализируя сложившуюся ситуацию. Министр испугался и не пришел, академики же настолько возненавидели друг друга, что не произнесли ни единого слова. Надеяться на благополучное разрешение ситуации официальными инстанциями было, по меньшей мере, смешно. Оставалось надеяться только на себя. Но что же делать? Столько усилий потрачено напрасно!

Впрочем, толк от прикомандирования все же был. У ассистента Мкртчяна, молодого парня лет двадцати пяти, я выпросил под предлогом написания командировочного отчета на час историю болезни и скопировал листы, на которых в натуральную величину были изображены раны каравеллы.

После окончания этой кропотливой работы, выполнение которой успокоило мои нервы, я вернул документ коллеге. Если нельзя действовать через официальные структуры, придется побеспокоить друзей. Я спустился на первый этаж в почтовое отделение при Академии, написал несколько слов на бланке и оправил срочную телеграмму.

VI

Вечером того же дня я вошел в таверну около Сенной площади. Получивший мою телеграмму Федор Кузнецов уже ждал меня. Он сидел за столиком возле камина. Я поздоровался с товарищем и заказал пару пива. Федор заказал к пиву раков, сваренных с укропом. Некоторое время в молчании мы наслаждались трапезой.

После того, как голод был утолен, я заказал еще пару пива и рассказал Федору историю с каравеллой. Конечно, Бахметьев категорически запретил посвящать в нее кого бы то ни было. Но, во-первых, в России государственные тайны всегда становятся достоянием общественности. Так принято. Во-вторых, если Бахметьеву что-то не нравится, пусть сам и лечит чертову каравеллу. Я же буду поступать так, как считаю полезным для дела, и плевать на эту игру в шпионов!

– Федор, можете ли вы изготовить такие пластины? – я показал подьячему копированные из истории болезни листы. – Только точно по размеру!

– Господин доктор, реставраторы входят в цех подьячих. Но, как понимаю, заказ является особо секретным, поэтому я сам изготовлю необходимые пластины. К тому же точная спецификация у нас есть.

– Точная что? Приношу извинения, но я гуманитарий и не понимаю технических терминов.

– Спецификация – это количество, все размеры и характеристики материала требуемых изделий.

– Помилуйте, откуда?

Федор улыбнулся мне, как больному ребенку и пояснил.

– На западе это называют промышленным шпионажем. Мы, подьячие, предпочитаем выражение: «предварительная работа с потенциальным заказчиком». Видите ли, наш