— На стол, — скомандовал Ричард.

Мы переложили его на операционный стол, покрытый чистой простынью. Ричард тут же начал разрезать одежду.

— Что у нас? — спросил я, натягивая чистый халат и моя руки спиртом.

— Поясница, справа, — коротко бросил Ричард.

Он отвернул пропитанную сукровицей повязку на правом боку, чуть выше тазовой кости. Зрелище было не для слабонервных. Входное отверстие давно затянулось рубцом, но вокруг него все вздулось, кожа была багрово-синюшной, горячей на ощупь. Огромный нарыв, уходящий вглубь тела.

Ричард осторожно прощупал живот пациента. Тот даже в беспамятстве дернулся и застонал сквозь зубы.

— Гнойное воспаление нутра, — поставил диагноз Ричард. — Пуля вошла сбоку, застряла где-то в поясничной мышце или около почки. Организм пытался отгородиться, создал капсулу. Но дорога, тряска… Капсула, видимо, надорвалась или инфекция пошла дальше. Гной ищет выход. Если прорвется в брюшину — конец.

— Пуля там? — спросил я.

— Скорее всего. И пока мы её не достанем и не вычистим всё, он будет только угасать. Сепсис уже начался. Смотри на вены.

Я глянул. Темные дорожки воспаленных сосудов уже ползли от очага.

— Шансы?

Ричард посмотрел на меня. В его глазах не было страха, только холодный расчет профессионала.

— Без операции — ноль. С операцией… как Бог даст. Он истощен. Сердце может не выдержать эфира. Или шока.

— Делаем, — твердо сказал я. — Иван Дмитриевич сказал — он должен очнуться. Хоть на час.

Ричард кивнул.

— Готовь эфир. Я за инструментами.

Я подошел к столику с наркозом. Наша маска — проволочный каркас, обтянутый марлей и кожей. Флакон с эфиром — темное стекло, плотная пробка.

Иван Дмитриевич стоял в дверях, бледный как полотно.

— Выйдите, — бросил я ему. — Вам тут не место.

— Я должен…

— Выйдите! — рявкнул я. — Или встаньте в угол и не дышите.

Он отступил в тень, сжав кулаки.

Я наложил маску на лицо раненого. Начал подачу эфира.

— Дыши, брат, дыши, — шептал я. — Сейчас будет легче.

Раненый сделал несколько вдохов, потом дыхание начало выравниваться, мышцы расслабились.

— Готов, — сказал я, проверяя зрачковый рефлекс.

Ричард подошел к столу. В руках у него был скальпель — наша гордость, заказ из столицы — заточенный до бритвенной остроты.

— Вскрываю, — коротко сказал он.

Лезвие коснулось багровой кожи. Брызнула темная кровь пополам с густым, желто-зеленым гноем. Запах ударил в нос такой силы, что меня замутило. Иван Дмитриевич в углу издал сдавленный звук.

— Глубоко, — пробормотал Ричард, работая дальше скальпелем, расширяя надрез. — Полость огромная. Пуля… где же ты…

Он еще расширил разрез. Гной хлынул потоком. Ричард промокал рану тампонами, которые я подавал ему один за другим.

— Вижу, — выдохнул он через минуту. — Засела прямо у подвздошной кости. Рядом с нервным сплетением. Одно неверное движение — и нога отнимется навсегда.

— Доставай, — сказал я, следя за пульсом пациента. Пульс был нитевидный, частил. — У нас мало времени.

Ричард взял длинные щипцы — пулеизвлекатель. Медленно, миллиметр за миллиметром, он ввел их в рану. Послышался тихий скрежет металла о металл. Или о кость.

— Есть захват, — прошептал Ричард.

Он начал тянуть. Медленно. Осторожно.

Пациент дернулся, несмотря на наркоз. Я чуть-чуть добавил эфира.

— Еще немного… — Ричард был весь в напряжении, на лбу выступили капли пота. — Она прикипела… вот так…

С чмокающим звуком он выдернул инструмент. В щипцах был зажат бесформенный, сплющенный кусок свинца, покрытый темным налетом.

Ричард бросил пулю в металлический лоток. Дзынь.

— Теперь чистим, — сказал он, не расслабляясь.

Следующие двадцать минут мы промывали полость раствором марганцовки и кипяченой водой. Вымывали ошметки омертвевшей ткани, сгустки. Ричард установил дренаж — трубку, вырезанную из плотной кишки.

— Зашиваем? — спросил я.

— Только края, — ответил он. — Рана должна дышать, гной будет выходить еще долго. Оставим открытой, под повязкой.

Когда последний стежок был наложен, Ричард отступил от стола, стягивая окровавленные перчатки.

— Всё, — выдохнул он. — Теперь всё зависит от его природы.

Я убрал маску с лица раненого. Лицо его было серым, но дыхание стало ровнее, глубже. Гной ушел, давление на органы ослабло.

Иван Дмитриевич вышел из тени. Он смотрел на пулю в лотке так, словно это был драгоценный камень.

— Он будет жить? — спросил он хрипло.

— Мы сделали всё, что могли, — ответил Ричард, вытирая руки. — Кризис минует через сутки. Если не начнется лихорадка — выживет. Но ему нужен покой. Полный покой. Никаких допросов, никаких переездов минимум месяц. Мы будем ставить капельницы, чтоб улучшить его состояние. Каждый день.

Иван Дмитриевич кивнул, но в его глазах я видел другое. Ему нужна была информация. Сейчас.

— Когда он очнется?

— Через час-два, когда выйдет эфир, — ответил я. — Но он будет слаб.

— Мне нужно пять минут, — твердо сказал Иван Дмитриевич. — Пять минут, как только он откроет глаза.

Я хотел возразить, но посмотрел на измученное лицо спецслужбиста и понял — это не прихоть. Это долг.

— Хорошо, — согласился я. — Но только пять минут. И я буду рядом.

Мы перевезли пациента в отдельную палату. Ричард остался дежурить, я вышел на крыльцо, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Меня слегка пошатывало от напряжения.

Во дворе стояли мрачные охранники. Они не задавали вопросов, но их взгляды сверлили меня насквозь.

Через час дверь лечебницы приоткрылась. Вышел Иван Дмитриевич. Вид у него был такой, словно он сам только что перенес операцию, но в глазах горел огонь триумфа.

Он подошел ко мне и облегченно вздохнул.

— Спасибо, Егор Андреевич, — сказал он тихо. — Вы спасли не просто человека. Вы спасли… многое. Он заговорил. Успел сказать главное.

— Кто он? — тихо спросил я.

Иван Дмитриевич посмотрел на меня долгим взглядом, потом ответил:

— Майор Плешин Иван Гаврилович. Один из наших лучших агентов. Работал во Франции, собирал информацию о военных