А вот вечером, часов в семь, после окончания очередной хоккейной зарубы, я не пошёл со всеми прочими в здание спорткомплекса за чаем, а помахал убежавшим вперёд Михе с Андреем и двинул на выход. Потапов, однако, этого так не оставил, и протолкавшись сквозь жаждущих благ цивилизации сограждан, выскочил на лёд. Катался он куда лучше, чем я, потому настиг меня буквально несколькими шагами.

— А ты чего? — смотри-ка, не запыхался даже. Конь, блин. — Сейчас селюки закончат, и опять мы!

— Да у меня дело, человечка надо выцепить одного.

— Другого времени не нашёл? — с явной досадой спросил Миха.

Хм, грубовато. Уж не думаешь ли ты, друже, что я отчитываться перед тобой буду? Впрочем, чего это я? Трудно ожидать от махрового гопника политесов, он и так, считай, себя перебарывает каждый раз, как со мной говорит. Вот и я… переборю:

— В другое время я тоже пробовал, не застал. А дело уже горит.

Потапов раздумывал недолго:

— Жди здесь, — резко толкнулся, поехал задом, моментально набрал скорость, развернулся…

— Стой! — не ты один командовать можешь.

Остановился он тоже красиво, пауэр-стопом, с фонтаном крошек из-под лезвий коньков. Какая-то малолетняя дурочка в модных фигурных коньках захлопала даже от избытка чувств.

— Мне всё равно домой заскочить надо, я без переобувки! Туда и назад, здесь тебя найду. Годится?

Миха только кивнул, стрельнул взглядом на впечатлительную школьницу и, уже не задерживаясь, рванул к обшарпанным вратам рая с горячими батареями, лавками и сладким чаем по 2 копейки стакан.

Когда я снова вернулся на каток, ждать и искать мне никого не пришлось: вся толпа «центровых» уже сгрудилась вокруг хоккейной коробки, на которой доигрывали друг против друга две команды из Села, а возле ворот на стадион одиноко перетаптывались уже переобутые Дюша и Миха. Я даже сворачивать не стал, помахал им с набережной, а сам медленно двинулся в сторону плотины — догонят.

— Ну чо-как, куда идём? Кого ловить на этот раз?

— Да всё те же — на манеже, — я сплюнул в сугроб. — Помнишь прапор, квадратный такой, дворник? Старый уже который. На Лермонтовской.

— А, ну это мы враз, — явственно повеселел Дюша, — хоть улицу не искать!

Искать не надо, это верно. Я уже, кажется, скоро с закрытыми глазами на эту Лермонтовскую приходить буду. А вот время впустую терять — это неправильно:

— Так, а ну-ка, кто мне скажет: четыре двадцатых — это сколько, если упростить?

* * *

Дверь дворницкой уже привычно отозвалась на мой стук гулкой тишиной. Заглянув в комнату через окно, я пожалел, что такая примитивная в будущем вещь, как диодный фонарик, здесь недоступна: внутри не было видно ни зги. Впрочем, чего себя обманывать: нет там никого, ясно. Опять впустую. Неужели я и правда зря всё это затеял?

— Давайте вокруг дома обойдём, — сказал я парням, стараясь держать максимально деловое выражение лица, будто всё именно так и задумывалось.

И вот надо же — стоило завернуть за угол, как сердце пропустило удар: а кто это такой знакомо-квадратный так уютно привалился к сугробу возле тротуара? Уж не наш ли, блин, пациент? Вернее, пациент-то он уж точно не наш, на улице — верный двадцатник, даром, что апрель, тут с сугробами обниматься… можно, только очень недолго. Вон, морда белая какая, отсюда вижу. Ну, деби-и-ил!

Хорошо, хоть сопротивляться Барин не стал. Но и без этого намучились мы от души! Я вообще отвалился моментом, признав собственную бесполезность, хоть и схватился за руку прапора первым: уж очень разница в весе у нас велика, один я бы его и с места не стронул даже. Миха и Дюша кое-как справились, однако и они предпочли буксировать Барина волоком. Как мы затаскивали бесчувственное тело в узкий проём дворницкой конуры — это песня. Хорошо ещё, что ключ легко и сразу нашёлся в наружном кармане телогрейки, не пришлось прыгать под дверью. Когда тушка была, наконец, более-менее соосно размещена на лежанке, мы втроём со стоном рухнули, кто где стоял.

Чуть переведя дух, я спросил в воздух, ни к кому конкретно не адресуясь:

— Интересно, где здесь ближайший телефон?

Ответил мне Дюша, как лучший знаток местности:

— А на кой он тебе?

— Ну как — Скорую вызвать…

Договорить я не успел. Да и смысла не было — парни заржали так, что всё равно никто бы ничего не услышал.

— Скорую…

— Вызвать…

Они долго издавали бессвязные восклицания, перемежая их всхлипываниями, и я уже почти начал сердиться, когда Миха, сглотнув, взял себя под контроль и объяснил:

— Скорая к алкашам не ездит. А сюда она вообще не поедет, скажет, сами в поликлинику добирайтесь.

— Да ты гонишь⁈ — я был поражён.

Нет, там в будущем-то это нормально: и Скорую много где дожидаться — дело гиблое, и из кареты пациента с «плохим» прогнозом больницы брать отказываются, но тут… Советское общество! Всё для блага человека! И — «сюда вообще не поедет»⁈

— Не-а, — Потапов окончательно перестал смеяться. — Ты не в курсе, что ли? Скорые, рафики которые, ездят обе-две только по городу. Где большие дома, как у вас там, в Порту. По району и частной застройке — отдельная машина, УАЗ-буханка. Всего один. Работают только днём, да и то вечно норовят подальше в деревни забуриться с утра. Короче, тут мы никого не дождёмся. Ну, кроме лунохода — эти-то сразу примчатся, ток заикнись! Только вот Барин твой спасибо тебе не скажет, что в трезвяк его определили.

— И что делать? — помедлив, спросил я.

— Да ничего, — пожал плечами Миха. — Дундук этот, походу, привычный, выпил чутка — и захорошело. До завтра не сдохнет, если, конечно, догоняться ночью не пойдёт. Утром заходи — тёпленьким возьмёшь, проспится как раз.

— А если он обморозился? — последняя попытка.

— Да где? — это уже Дюша. — Замёрз просто. Вон, смотри, розовый уже!

Выйдя на улицу, я с чувством сказал:

— Спасибо вам, парни. Не знаю, что бы я без вас делал!

И привычно подсел под хлопок по плечу с одновременным на два голоса: «Обращайся!».

* * *

Несмотря на совершенно