— Вы меня худенькой нарисуйте, Роман, — говорила женщина. — Чтобы муж на портрет смотрел и понимал, что качаться на волнах гораздо лучше, чем биться о скалы.

— Не наговаривай на меня, душа моя, — пожурил ее Николай Алексеевич. — Ты же знаешь, что я тебя люблю такой, какая ты есть.

— Ну тогда будет мне пример, как я выглядеть могу, если похудею, — заулыбалась женщина. — Вдруг кусок в горло не полезет, как на картину взгляну. Тут то и отощаю! Ха-ха-ха! — рассмеялась она собственной немудреной шутке.

В компании Гравниковых было на удивление легко. Не ощущалось давление, как в гостях у Аверьяновой, или немого ожидания, как когда писал портрет жены Фарруха. Пока я делал набросок, Римма Иннокентьевна не затыкалась. Постоянно пыталась шутить — иногда удачно, иногда не очень. Вспоминала, что было из вкусненького на обед, чем запомнился стол у Корабельниковых, советовала не пробовать уху в гостях у Мазиных. Да и вообще тема еды была одной из центральных в ее разговоре. Она так аппетитно описывала некоторые блюда, что у меня даже слюна потекла. И это несмотря на то, что я очень хорошо пообедал.

— Уф, прекратите, Римма Иннокентьевна, а то я вместо портрета нарисую натюрморт, — шутливо попросил я ее прервать описание жареной курочки, напичканной яблоками и политой кислым соусом из красной смородины.

— Ничего не могу с собой поделать, — развела она руками. — Мама в детстве постоянно говорила мне: кушай доченька, а то не вырастешь. Вот я и кушаю, а расти перестала. Шутила она видимо, — рассмеялась женщина.

— Лучше посмотрите, как вы можете выглядеть, — отошел я от холста. — Это пока лишь эскиз, еще краски наносить, но может, вы передумаете и захотите привычный портрет?

— Ах бросьте, — махнула она рукой. — Я своего решения не поменяю и хочу увидеть уже завершенную работу. Так что можете продолжать. Лучше послушайте, какие чудесные штрудели я попробовала в гостях Лебедевых!..

Постаравшись отстраниться от этого гастрономического изобилия, я продолжил работу. Но все равно нет-нет, а прислушивался к словам Риммы Иннокентьевны. Попутно еще и стараясь запомнить рецепты, если она их описывала. Может, потом дома дам их Марфе.

Когда я закончил, госпожа Гравникова уже выдохлась и просто пила чай. Прекрасные последние десять минут в тишине! И это после более двух часов ее трепа о еде. Под конец я даже с удовольствием вспоминал надменное, но молчаливое лицо Марии Парфеновны.

— Можете смотреть, — сказал я женщине.

— Правда? Вы уже закончили? Так быстро, — подскочила она с кресла, будто и нет у нее лишнего веса.

Быстрым шагом почти добежав до меня, она уставилась на картину. А дальше я смог наблюдать за последовательной сменой эмоций на ее открытом лице. Держать маску эта женщина или не умела, или не любила. Первое любопытство сменилось удивлением, когда ее брови подскочили вверх. Затем его сменило выражение задумчивости, а под конец — решимости.

— Хочу выглядеть так! — сказала она. И тут же поскучнела, бросив тоскливый взгляд на пирожные, что стояли рядом с чайничком на столе возле кресла. — Но потом. Может быть… Эх, ну вот что вы за человек, Роман! Теперь же я места себе не найду от переживаний.

Я счел за лучшее никак не комментировать этот порыв женской души.

Пришедший спустя пару минут Николай Алексеевич тоже с искренним любопытством осмотрел получившийся портрет. Вот только в отличие от супруги говорить, что ей нужно похудеть и стать похожей на нарисованное полотно, не стал, а лишь молча рассчитался со мной.

— Благодарю, что уделили нам время, — жал он мне на прощание руку. — Будем рады вас видеть снова в гостях. Может, и я себе потом портрет закажу.

Покидал дом Гравниковых я с облегчением. Устал я не только от щебета Риммы Иннокентьевны, но и чисто физически — целый день на ногах, даже тренировки к тому меня не подготовили. А ведь мне еще несколько дней такого труда предстоит.

На улице меня ждал с кем-то самозабвенно спорящий Митрофан.

— Ни стыда, ни совести! — возмущенно кричал он какому-то мужику. Судя по метле в руках — дворнику.

— Да эта псина только гадить может! Всю дорогу мне засрала, а я — убирай.

— Ну не колотить же ее за это? Или тебе жинка не дает, вот ты на бедной собачке и срываешься?

— А ты мою жену не приплетай! Любитель собак выискался. Небось сам вместо баб собакам под хвост заглядываешь, вот и заступаешься за них?

— Да что за ересь ты несешь? Давно ли исповедовался? Епитимью на тебя наложить за такие слова!

Сам объект их спора — мелкая дворняжка — испуганно жалась к ноге конюха. Тут Митрофан заметил меня и демонстративно плюнул на землю в сторону дворника.

— На, убирай! А мне некогда с тобой лясы точить, барин ждать не любит.

— Ты мне поплюй еще тута! Живо городового позову, посадит он тебя в холодную, чтобы чужой труд уважать научился!

Я молча прошел до пролетки и плюхнулся на сидение. Митрофан подхватил собачонку, примостил ее рядом с собой, да хлестанул лошадь. Вслед нам еще с минуту доносился гневный крик дворника.

— И куда ты ее денешь? — спросил я конюха, когда мы отъехали.

— Если позволите, барин, себе оставлю, — погладил тот собачку.

Та аж заскулила радостно от немудреной ласки.

— В пролетку ее не пускай — пропахнет иначе тут все псиной.

— Не беспокойтесь, Роман Сергеевич, не пущу, — заверил он меня.

Дальше мы ехали молча. Митрофан даже дудочку свою не доставал, как обычно — полностью переключил внимание на дворняжку. Наглаживал ее, да сюсюкался. Хоть за дорогой следил и на том спасибо.

Вернувшись в арендованную комнату, первым делом я затребовал себе ужин. После нескольких часов разговоров о еде жрать