Хорошо, что я продолжал крепко держать повод и коник через меня перелетел, словно я его «бросил» приёмом самбо или айкидо. Сам я, перекинув коника через себя, поднялся, отряхнулся от снега и сказал:

— Если б я имел коня, это был бы номер. Если б конь имел меня, я б, наверно, помер.

Глава 4

О моём удивительном спасении из под копыт коника, а в конике было весу килограммов сто, разнеслась молва по всей нашей вотчине. Так как вскоре стали приходить люди посмотреть на чудо-богатыря Фёдюнющку трёх лет отроду, взвалившего коня себе на плечи и перекинувшего через голову. Хм!

В принципе, так и получилось, ежели смотреть со стороны. Когда падал, я выставил левую руку и сделал перекат через плечо, специально махнув правой ногой, вырывая её из стремени. Вот и ушёл коник в полёт, перекатившись через меня вверх ногами. И меня потянув за собой, поэтому и встал я на ноги легко. Айкидо, мать его. Мастерство не пропьёшь и не растеряешь за многие перерождения!

Не зря! Не зря я отрабатывал этот кувырок на полянках во время детских игрищ. И отец сие заметил.

— А ведь он, стервец, присмотрел, как мои вои через щит кувыркаются! — изумился, как-то отец, до этого сидевший задумавшись над миской супа. — Так они от коней и спасаются. Падают, уходя от столкновения и прикрываясь щитом от копыт. Но где Федька увидел сие?

— Так, на поле вашем бранном. Где ж ещё? Подсмотрел. Он люби кувыркаться.

— Ай, да, мастак, Федюнюшка! Ай, да мастак! Прикажу сделать ему щит и меч деревянные.

— Акстись, Стёпушка! Малой он ещё с вашим оружьем бегать. Ты ему ещё сброю сшей!

— А ведь верно! И сброю сошьём. Хочешь воем стать, Федюнюшка?

— Хочу воем стать! — сказал я. — Как тятя хочу. Меч хочу, щит и сброю.

Я выскочил из-за маленького стола и, подбежав к «своему» углу, взял остроконечный шлем, сделанный из бересты и прутик с поперечной палочкой-гардой. Взял и встал в позу воителя, выставив прутик перед собой и согнув колени.

— Ха-ха! Точно! Щита не хватает! Щит тебе и можно в бой!

— В бой! В бой! — закричал я.

— Ешь садись! Аника-воин… Чтобы сильным воем стать, надо много каши есть, а ты совсем не кушаешь. Смотри, как тятя ест. Вот с него и бери пример. Хочешь таким же сильным стать?

— Хочу! — сказал я и усевшись за столик на маленький табурет, схватился за ложку и принялся уминать густую овсяную кашу, сваренную на молоке и запивать ягодным киселём.

С коником мы подружились и вскоре я уже разъезжал на нём по двору, снаряжённый в кожаный доспех, надетый на овчинный полушубок, со щитом в левой луке и мечом в правой. К всеобщему удивлению, коником мне удавалось править одними ногами. Как-то с того раза животинка зауважала меня, перевернувшего её вверх копытами. Она теперь реагировала на моё малейшее прикосновение, а мне удавалось крепко держать её ногами. Да-а-а… Не зря я три года сидел в стойке «всадника», называемой в Японии «киба-дачи». Знал ведь, что придётся когда-нибудь на настоящего коня садиться. Любимая моя стойка в каратэ, кстати. Очень в ней удобно и дыханием заниматься и движения рук отрабатывать. И, кхм, геморрой лечить, втягивая, кхе-кхе, всё, что надо, в себя.

Коник, вообще-то, был кобылкой. Гнедой кобылкой. А раз гнедой, то у меня сразу всплыла в сознании слова песни широко известного в народных массах автора исполнителя Розенбаума: «… Я с гнедою сросся… Стремена по росту и не жмёт лука…» Её я и напевал, чаще всего, сидя в удобном седле и тихим лошадиным шагом перемещаясь вдоль высокой изгороди-частокола, ниже остро обтёсанных и заострённых брёвен которого, по мостку, ходила редкая стража. Хм! Должна была ходить, да, но довольно часто, когда отец уезжал из городка, как называл его он сам, стражник спал, ска, растянувшись на дощатом мостке.

Кстати, слышал я, как отец матери рассказывал, как усмиряли Псков. До большого побоища дело не дошло, слава Богу! Но Более трёх сотен самых знатных купцов из Пскова «выселили» в двадцать четыре часа. Дали всё-таки клятву верности псковичи царю Василию Иановичу.

Поводом к замятне стал конфликт, разгоревшийся между новым царским наместником и горожанами, которые приехали в Новгород на наместника жаловаться. А наместник уже пожаловался. Для разрешения конфликта царь и прибыл в Великий Новгород.

Тех жалобщиков арестовали и обвинили в бунте и заставили дать присягу и согласиться с отменой самостоятельности, ликвидацией вече и снятия вечевого колокола. А для пущей сговорчивости выслали триста семей, взамен которых привезли другие, лояльные царю, ибо Псков стал не самочинным городом, а пограничным оплотом России. Вот так сходил мой отец на Псков, привезя с «войны» несколько подвод разного дорогого имущества. И мать нисколько не комплексовала от того, что оно было отцом награбленным. Может быть и не отнятым у кого-то, но ведь что могли забрать с собой люди, которым дали на сборы ночь. Только самое дорогое.

Прогуливал я коняшку ежедневно, и пел ежедневно, так моя песенка и ушла в народ. Когда песня дошла до родителя, он призвал меня к ответу.

— Ты, где услышал такую песню. Сказывают, ты песни поёшь?

— У стрельцов услышал. Что на ограде ходят.

— А они говорят, что ты пел.

— Я пел и они пели, — пожал я плечами. — Ладная песня. Мне нравится. Про Федюню и коника.

— А какие ты ещё песни знаешь? — спросил отец настороженно.

— Что нянька пела про «баю-бай».

И запел тоскливо:

— Баю-баю баюшки. Жил мужик на краюшке. Он не беден и богат. У него много ребят. У него много ребят. Все по лавочкам и сидят. Все по лавочкам и сидят. Ккашку с маслицем едят. Кашку с маслицем едят, пирожки с творожком. Пирожочки с творожком для них мама напекла. Для них мама напекла. Мама добрая. Баю- баю, баю- бай, дитя, глазки закрывай. Бай- бай- бай.

Хорошо у меня получилось. Душевно и ладно. Матушка аж прослезилась. А отец нахмурился.

— Так, не ты значит, придумал?

— Ну, откуда ему, Сёпушка?