Первым пал бастион нагревателя. После двух ночей бесплодных экспериментов Нартов сдался: его спиртовка давала лишь рваное, коптящее пламя. Пришлось браться самому. Решение, как всегда, крылось в деталях — в правильной подаче воздуха. По моему эскизу Федька выточил из латуни хитрый кожух с двойными стенками и перфорацией. Засасываемый снизу воздух прогревался, обтекая резервуар, и подавался к фитилю уже горячим, рождая ровный, синий, почти бесшумный язык пламени. Первый узел был развязан.

Следом мы пробили брешь в проблеме герметичности. Отбросив негодные кожу и дерево, Нартов вспомнил про «горный лен» — асбест. Шнур из его волокон, пропитанный густой замазкой с льняным маслом, после запекания превратился в твердый, почти каменный уплотнитель. Герметичный и без запаха. Второй барьер рухнул.

Но самым проклятым орешком оказался фильтр. Мы бились над ним три ночи кряду, злые, невыспавшиеся, готовые придушить друг друга.

— Говорил я, сетку надо, — не удержался Нартов, когда мы в очередной раз забраковали льняное полотно, пропускавшее мелкую кофейную пыль.

Он продемонстрировал свое творение — сплетенную из тончайшей медной проволоки сеточку. Почти идеальную, но…

— Привкус дает, — констатировал я, попробовав пропущенную через нее воду. — Едва уловимый, металлический. Убьет весь аромат.

— Тогда серебро! — вскинулся Нартов. — Или оловом покрыть!

— Сложно, долго, и не факт, что поможет. Решение должно быть проще.

Мы уперлись в стену. Я был готов все бросить к чертям — подарок, рожденный в таких муках, казался проклятым. От бессилия я взял кусок забракованной льняной ткани и поднес к лупе, машинально изучая плетение. Плотное, но под увеличением проступали предательские зазоры между нитями.

— Дело не в материале, — пробормотал я, думая вслух. — А в структуре. В самих нитях. Они слишком рыхлые.

И тут решение, простое до глупости, само посмотрело на меня через лупу.

— Кипяток! — я вскочил так резко, что Нартов отшатнулся. — Андрей, тащи котелок с кипятком!

— Зачем? — уставился он на меня, как на сумасшедшего.

— Просто тащи!

Когда вода закипела, я швырнул в нее кусок льна. Мы молча смотрели, как он несколько минут варится в бурлящей воде.

— Теперь доставай и суши. Быстро, над горелкой.

Под действием горячего воздуха ткань на глазах съежилась, стала жесткой и плотной. Снова лупа. Зазоры между нитями почти исчезли: волокна от кипятка разбухли и «сели», сделав плетение непроницаемым для мелких частиц.

— Ну-ка…

Повторный опыт. Вода, прошедшая через ткань, была абсолютно чистой.

— Усадка… — прошептал Нартов, глядя на мокрый кусок ткани с благоговением. — Обычная усадка ткани… Петр Алексеевич, как вы…

— Иногда, Андрей, не нужно изобретать, достаточно вспомнить, — усмехнулся я, хлопая его по плечу. — Готовь фильтр. Не один слой, а три. И зажми их между двумя кольцами.

Так была одержана третья, самая сложная победа. Экзотические материалы оказались бессильны там, где сработало простое знание, которого здесь не хватало.

К тому моменту, как «Императорский обоз», оставляя за собой шлейф дыма, вкатывался в Антверпен, почти все было готово. Нас встречала очередная делегация, очередные улыбки, очередная почетная тюрьма на окраине города. Меня это уже не волновало. Едва мы остановились, в лагерь проскользнул запыхавшийся мальчишка-подмастерье с деревянным ящиком, обложенным соломой.

Я вскрыл крышку. Внутри, на мягкой ткани, покоились они. Две идеальные, выдутые из чистейшего богемского стекла колбы. Это Лейбниц нашел своего друга-стеклодува, которого все считали алхимиком. Не буду говорить, каким взглядом посмотрел на меня Лейбниц, радовало, что он без слов отправил гонца в Антверпен, чтобы к нашему приезду заказ уже был готов. Алхимик не подвел.

Я взял колбы в руки. Легкие, почти невесомые, холодные. Все детали сошлись. Оставалось лишь собрать их воедино, дав жизнь новому проекту.

Глава 3

Антверпен показался тихим городком. Впервые за долгое время ни грохота молотов, ни пьяного ора гвардейцев — уши заложило от непривычной тишины. Пётр, подхватив Людовика, уже катил к местному бургомистру на очередной банкет пускать пыль в глаза и мериться величием. Меня оставили на хозяйстве, и слава Богу. Затеянное мной дело не терпело ни суеты, ни лишних глаз. Дипломатические баталии? Пустяки. Мне предстояло сражение посерьезнее — на поле, где одна ошибка выставит тебя на посмешище, а второго шанса произвести впечатление просто не дадут.

Выскобленная Федькой до блеска мастерская пахла теперь свежей стружкой и терпким можжевеловым лаком, вытеснившим угольную гарь. На верстаке, под грубой холстиной, дожидался своего часа мой инженерный каприз. Было легкое волнение. Перед боем под Витебском такого мандража не было. Там все просто: сталь против стали. Здесь же я был абсолютно безоружен.

Анна пришла по моему приглашению. В ее взгляде сквозило сдержанное любопытство: что еще мог удумать этот сухарь-генерал, который до сих пор отводит глаза при прямом разговоре?

— Анна Борисовна… — я кашлянул, — хотел бы преподнести вам одну вещицу. В знак признательности, так сказать.

Одним движением я сдернул холстину.

В свете масляной лампы вспыхнули полированная медь и латунь. Две сверкающие стеклянные колбы, соединенные причудливыми трубками, покоились на ажурной подставке. Анна неподдельно ахнула. Подойдя ближе, она осторожно коснулась пальцами холодного стекла, затем теплой меди.

— Петр Алексеевич… Какая тонкая работа, — выдохнула она, обходя конструкцию со всех сторон. — Невероятно. Никогда не видела подобной красоты. Это, должно быть, какой-то новый светильник? Для создания особого света в покоях?

Светильник. Ну да, конечно. Неделя инженерных мук, четыре технологических прорыва, спор с Нартовым до хрипоты — и все ради «особого света в покоях». Кажется, до меня доходит, почему гении в этом мире так часто спиваются.

— Не совсем, Анна Борисовна, — голос, к счастью, не выдал меня. — Сия вещь имеет сугубо практическое применение. Она для приготовления… напитка. Кофе.

Она удивленно вскинула брови и снова оглядела прибор, пытаясь сопоставить его сложность с прозаической задачей.

— Чтобы вы в полной мере оценили дар, полагаю, нужна демонстрация, — объявил я. — Федька, неси зерна!

И тут же осекся. Вкус, который должен был ее поразить, требовал свежего и, главное, равномерного помола. Наша походная ступка с тяжелым пестом давала лишь грубую крупку с пылью — все равно что заправлять породистого скакуна гнилым сеном. Нет, такой подход все испортит.

— Отставить зерна! — скомандовал я Федьке. — Неси-ка мне лучше два стальных диска-заготовки. И слесарный ящик.

На лице подошедшего Нартова отразилось недоумение. Анна наблюдала с нарастающим интересом. Следующие полчаса на ее глазах разыгрывался очередной спектакль. Зажав в тисках первый диск, я пустил в ход ручной коловорот. Визг металла, скрип… Пальцы,