— Семь раз и семь припадаю я к стопам властелина четырех сторон света и любимца богов, — начал Кулли. — Пусть царь позволит нам торговать в его земле, и мы наполним его склады золотом и иными товарами!

— Рынки Вавилона отныне открыты для слуг брата величайшего, — услышал Кулли. — Поведай нам, что за странные звери привезли товары в центр мира? Разве не для мяса и молока разводят его племена хапиру в дальних землях?

— Это верблюд, о любимец богов, — смиренно ответил Кулли. — Великого труда и гор серебра стоило привезти их в Угарит…

— Ты дважды сказал Угарит, купец? — услышал он голос глашатая. — Разве Угарит не пал под ударами морских разбойников. До нас доносятся странные слухи об этом городе, но они не вызывают доверия. Мы давно не видели людей с той стороны пустыни. Эбер-Нари, Страна за Рекой, стала непроходима для наших купцов.

— Угарит снова ожил, господин, — ответил Кулли. — И если величайшему будет угодно, то поток товаров с запада обогатит его сокровищницу обильными пошлинами.

— Ты будешь щедро вознагражден, купец, — услышал Кулли. — Царь царей дозволяет тебе носить бахрому на одежде, подобную той, что носят царские слуги, и ожерелье из лазуритовых бусин, дарующее право на свободный проход во дворец. Ты получишь право первым выбирать товары для покупки на царских складах. Ты удостоишься чести присутствовать на царском обеде, где тебе в знак особого благоволения вручат бычье ребро, жареное на углях с солью и тмином. Ты также получишь глиняную табличку с надписью: «Кто причинит вред сему купцу — заплатит 10 мин серебра царской казне»(1).

— Да славится повелитель, — низко склонился Кулли. — Я прах у его ног.

— Ты получишь ответные дары, соответствующие тем, что вручил нам наш брат, царь Эней, — продолжил глашатай. — Что жаждет сердце твоего господина, купец?

— Возьму цветных тканей, — не стал ломаться Кулли, — груз фиников и жемчуг. Можно что-то одно, на усмотрение повелителя.

— Ты услышан, купец, — возвестил голос. — Тебе дозволено поцеловать край одежды величайшего. Да хранит тебя на дорогах бог Шамаш.

Возвращение домой вышло триумфальным. Кулли, раздуваясь от гордости, чмокнул в щеку жену, которая повисла на его шее, глядя обожающими глазами. Она даже повизгивала от нетерпения, чего никогда не случалось в ожидании супружеских ласк. Почтенную Цилли-Амат возбуждали совершенно другие вещи.

— Ну, рассказывай все с самого начала! — заявила она, когда Кулли степенно съел лепешку и запил ее свежайшим пивом, потягивая его через серебряную трубочку.

Кулли, важничая, рассказал ей все в мельчайших деталях, а лицо его ненаглядной вытягивалось тем больше, чем дальше заходил рассказ. Когда же Кулли завершил свою речь, описав запах мирры, который источала одежда царя, Цилли, наконец, прорвало.

— Я правильно поняла, — встала она, воткнув руки в бока, — что платить «входное серебро»(2) мы будем все равно? Даже на свои собственные товары!

— Э-э-э… да, — растерянно посмотрел на нее Кулли.

— И даже плохонького участка земли тебе не дали? — жена свирепела на глазах. — Не в собственность! Я о таком и помыслить не могу. Просто в пользование!

— Не дали, — понурился Кулли, радужное настроение которого пропало без следа.

— И даже правом на беспошлинную торговлю медью на стали награждать? — глаза купчихи полыхали таким жутким огнем, что Кулли пробрало до печенок.

— Нет, — тихо ответил он.

— Ну и зачем ты туда ходил? — Цилли насупилась, став похожей на сердитую сову. — Поцеловал тряпку, получил право прохода во дворец, а на завтрашнем обеде обглодаешь кость в виде особой милости. Ах да! Если тебя ограбят, то деньги за это заплатят не тебе, а в царскую казну. Ну и скупердяй наш государь, да продлит Мардук его годы! Он ведь даже на твоих побоях заработать хочет!

— Скупердяй, — понурился Кулли. — Ну так все равно, торговать-то позволил. И благоволение выказал.

— Еще бы он его не выказал, — хмыкнула дражайшая половина. — Слухи ходят, что в его казне есть только эхо. А ни серебра, ни золота, ни даже меди там давно уже нет. Это он тебе должен край платья целовать, а не ты ему! Ох, и злая я сегодня, муж мой! Давай-ка ты в следующий раз, когда к нему пойдешь, землю попросишь и право на беспошлинную торговлю. Хотя бы на малую часть груза.

— А зачем я к нему пойду? — пригорюнился Кулли, но тут же махнул рукой. — А, ладно! Придумаю что-нибудь, а мой царь подарки даст. Не из своего же кармана мне платить.

— Карман? — подняла голову Цилли, и ее ноздри раздулись, как у гончей, взявшей след. — Что такое карман? У тебя есть какой-то карман, и там лежит серебро, о котором я не знаю? Если так, тебе конец, лживое отродье демона Зу!

— Да вот же карман! — купец показал ей последний писк кипрской моды, захватывающий города на побережье со скоростью, подобной налету шайки шарданов. — У меня всего два кармана. А есть люди, что и десять делают. Очень удобно, жена моя.

— Хм… — задумалась Цилли. — В этом что-то есть. Все лучше, чем кольца на шнурке носить, или браслеты на руках. Я прикажу себе сделать такой. Только не сбоку, куда любой бродяга залезет. А прямо у сердца!

— И то правда, — кивнул Кулли. — У сердца, оно точно в сохранности будет. Я, женушка, еще одно местечко знаю. Хотел бы там поискать у тебя кое-что.

— Ладно, пошли в спальню, — вздохнула Цилли. — Надо же наследником обзаводиться. А то что-то мы с тобой занимаемся этим самым, а я все никак не понесу.

— Ты моя козочка, — Кулли ухватил жену за тощие телеса. — Я скучал по тебе!

— Я тоже скучала, — внезапно призналась Цилли-Амат, обняла его за шею и продекламировала.

О Думузи, сладость сердца моего!

Твои ласки — как финиковый мёд,

Твоё прикосновение — как спелый плод.

Возьми мою грудь, как сладкий