А издалека, с полей, доносились отголоски музыки. То заиграет издевательская дудка, то раздастся взрыв хохота, то донесется обрывок дразнящей песни о «царевне-бородатой». Елисей и его скоморохи не давали врагу покоя. Психологическое давление не прекращалось ни на минуту.

Прошел остаток дня. Из стана врага — ни слуху, ни духу. Дозорные докладывали одно и то же: казаки сидят в своих острожках, не пытаются бежать, но и с повинной никто не приходит. Они спорили, ругались, но чего-то ждали.

Наступила ночь. Но лагерь не спал. У костров не было слышно ни песен, ни баек. Воины молча чистили оружие, точили сабли, проверяли ремни, шепотом читали молитвы. Воздух был густым от напряжения. Все готовились к утренней битве.

Вместе с дядей Воротынским и Скопиным-Шуйским мы поднялись на тот самый холм, откуда был виден весь театр будущей битвы. Мы стояли и молча смотрели на россыпь вражеских костров, что горели во тьме.

Спал я тяжело, сон не шел, а ночь казалась, что тянулась бесконечно долго.

С утра в шатер первым вошел дядя, и увидев, что я не сплю произнес:

— Не пришли, Андрей Володимирович. Значит, выбрали смерть.

Глава 24

Глава 24

Я кивнул. Последние сомнения, грызшие меня ночью, ушли, сменившись холодной, стальной решимостью.

— Не пришли, — повторил я тихо. — И не придут.

Одевшись я покинул шатер, а лагерь уже гудел.

Спустя пару минут рядом оказались мои воеводы.

Князь Иван Михайлович Воротынский, хмуро кашлянул в кулак, привлекая внимание. Его лицо, изрезанное морщинами и старыми шрамами, было непроницаемо.

— Княже, — начал он своим привычным, не терпящим возражений басом. — Враг расселся по норам. Значит, давить их надобно поочередно. Всей силой ударим на ближний острожек, что у перевоза. Сомнем его, сожжем дотла. Остальные, видя нашу мощь и неумолимость, либо сами разбегутся, либо так же лягут под наши сабли. Чего тут думать? Силой давить надо!

Дядя Олег одобрительно крякнул. План был ему по душе — прямой, яростный, понятный.

— Прав ты, князь, — согласился я, встречая удивленный взгляд Воротынского. — Но коли мы на первый острожек полезем, остальные уж точно знать будут. И мы потеряем главное — время и внезапность. Пока будем выкуривать их самозванец может удрать.

Я скрестил руки на груди и обвел всех взглядом.

— Мы ударим как ты и сказал, но чуть иначе. Так, что бы они оказались между молотом и наковальней.

Я выпрямился и посмотрел прямо на Михаила Скопина-Шуйского, который до этого молча и внимательно слушал, впитывая каждое слово.

— Князь Михаил Васильевич, тебе первое и самое важное дело. Ты будешь нашей «Наковальней». Возьмешь семь сотен конницы. Твоя задача — не вступая в бой плотно окружить село, где засел этот Петрушка. Дабы он даже и не думал прийти к своим на помощь. Встаньте так, чтобы он вас видел, чтобы чувствовал петлю на шее. Не штурмовать, не лезть на рожон. Просто стоять. Но если он попытается бежать — а он попытается, — гнать его без пощады, как бешеного волка. Гнать на юг, по главной дороге.

Скопин-Шуйский, чьи глаза загорелись от предвкушения настоящего.

— Будет исполнено, княже! Не уйдет!

— А я знаю, что не уйдет, — усмехнулся я. — Василий и Агапка уже ждут его на той дороге. Так что гони смело, он сам влетит в засаду.

Услышав это, воеводы переглянулись с новым уважением. Стало ясно, что я начал эту игру не сегодня.

— А мы, — я снова склонился над картой, — будем «Молотом». Как только Михаил Васильевич доложит, что встали у села, мы с остальным войском нанесем один, быстрый и жестокий удар. По самому ближнему острожку, что у перевоза, а там и следующие возьмем.

Я поднял взгляд на Воротынского.

— Вот тут, князь Иван Михайлович, и понадобится твоя решимость. Взять должны быстро, а там спалим острог. Чтобы дым от него видели во всех остальных станах.

Дядя Олег хищно оскалился. Вот это ему было по нутру.

— После этого, — заключил я, — мы пойдем дальше.

Повисла тишина. План был сложным, но логичным. Он сочетал в себе и грубую силу, и хитроумную ловушку.

— Дельно, — усмехнулся дядя Олег. — По-княжески.

— Будь по-твоему, Андрей Володимирович, — хмуро, но с явным одобрением согласился Воротынский. — Коли так, то сладим.

Роли были распределены. Напряжение спало, сменившись деловитой, злой решимостью. Воеводы, уже не споря, а уточняя детали, обсуждая подробности. Над тысячами готовящихся к бою людей вставало солнце. Сегодня прольется кровь.

Отряд Скопина-Шуйского — семь сотен всадников уходило, чтобы сомкнуть челюсти капкана вокруг стана самозванца. Я смотрел им вслед, теперь оставалось только ждать.

Ожидание было пыткой. Войско замерло. Стрельцы молча проверяли оружие. Остатки конницы стояли в поводу, готовая вскочить в седло по первому слову. Дядя Олег хмуро вглядывался в даль, его рука не отрывалась от эфеса сабли. Даже Воротынский, казалось, утратил свою обычную невозмутимость, его взгляд то и дело устремлялся в ту сторону, куда ушел отряд Скопина.

Прошел час, потом другой. И вот, из-за холма вылетел одинокий всадник. Он гнал коня безжалостно, и взмыленная лошадь под ним едва не падала.

— Княже! — выкрикнул гонец, соскакивая на землю у моего шатра. — Князь Михаил Васильевич сказывает: село окружено! Мышь не проскочит!

Я вскочил на Черныша, который нетерпеливо бил копытом, чувствуя мое напряжение. Оглядел воевод, застывших рядом.

— Время пришло, — сказал я, и мой голос прозвучал глухо. — Князь Иван Михайлович! Начинай!

Воротынский коротко кивнул и, тяжело взбираясь в седло, поскакал к позициям стрельцов и пушкарей, что уже разворачивались.

Я поднял руку, готовый отдать приказ, который превратит этот рассвет в огненный ад для засевших в острожке казаков.

— Вперед!

По моему знаку ударили барабаны. Десятки барабанов! Их мерный, гулкий бой покатился по полям, отгоняя остатки утреннего тумана.

Войско двинулось. Это было зрелище, от которого у любого врага должна была похолодеть душа.

В центре шла пехота. Стрельцы, ступали неумолимо словно каток. Их красные кафтаны было прекрасно видно. Справа от них, могучей стальной лавиной, двигалась конница, сверкая железом шлемов.

А между конницей и стрельцами, ехали мы — воеводы. Я на своем Черныше,