Я смотрел на нее. На ее лицо, искаженное беспокойством. На ее руки, нервно сжимающие край шали. На ее глаза, которые молили меня согласиться.

Она не притворялась. Я знал Елену достаточно хорошо теперь, видел ее настоящую, без масок. Она действительно волновалась за Чабриновича. И за меня.

Я анализировал ситуацию холодно, без эмоций.

Отказ это потеря доверия Чирича. Конец проникновения в организацию. Провал миссии.

Согласие это риск ареста в Сараево. Но одновременно возможность углубить легенду, доказать преданность делу. Выход на более серьезные контакты.

Промежуточный вариант, согласиться с условиями, оставить себе пути отхода.

Я сделал вдох, принимая решение.

— Хорошо, — сказал я медленно, глядя Чиричу в глаза. — Я поеду.

Петар ахнул, схватил меня за руку.

— Спасибо! Спасибо, господин Соколов! Я… Я не знаю, как отблагодарить…

— Не благодари раньше времени, — остановил я его мягко, высвобождая руку. — Я сказал, что поеду. Но есть условия.

Чирич скрестил руки на груди.

— Какие условия?

— Первое, — я поднял один палец, — я узнаю только то, что смогу узнать легально. Журналистское интервью, официальные запросы. Никакого взлома архивов, подкупа охранников или других нелегальных действий. Если меня арестуют, моя миссия провалена, и вы не получите никакой информации.

Чирич кивнул медленно.

— Разумно. Продолжай.

— Второе, — я поднял второй палец, — я не даю гарантий. Австрийцы могут отказать в интервью. Могут заподозрить что-то и отказать в доступе к заключенному. Могут вообще запретить мне въезд в Сараево. Я попытаюсь, но если увижу, что ситуация слишком опасна, отступлю.

Милош фыркнул презрительно.

— Значит, сбежишь при первой трудности?

— При первой реальной угрозе ареста — да, — ответил я спокойно, поворачиваясь к нему. — Потому что арестованный журналист вам не поможет. Свободный журналист, который вернется с хоть какой-то информацией, будет полезен.

Владимир кивнул.

— Логика железная. Я бы на его месте действовал так же.

Чирич смотрел на меня долго, изучающе. Потом медленно кивнул.

— Договорились. Твои условия приняты. Но и у нас есть условие.

— Какое?

— У тебя три дня, — сказал Чирич жестко. — Три дня на поездку, встречи, возвращение. Если через три дня ты не вернешься с информацией, я пойму это так, что тебя либо арестовали, либо ты сбежал. В обоих случаях мы больше не увидимся.

Угроза висела в воздухе, невысказанная, но понятная. Если я не вернусь, меня сочтут предателем или трусом. А предателей «Млада Босна» не прощает.

— Три дня, — повторил я, кивая. — Достаточно. Поезд до Сараево идет семь часов. День на встречи и интервью. Обратно. Уложусь.

Чирич протянул руку.

— Договорились?

Я посмотрел на протянутую руку. Широкую ладонь, мозолистую, с несколькими старыми шрамами. Руку человека, который не боялся грязной работы.

Пожать ее значит связать себя обязательством. Не юридическим, но моральным. В их мире, мире подполья и конспирации, такие обязательства значили больше, чем контракты.

Я протянул руку, пожал руку Чирича. Крепко, твердо, глядя ему в глаза.

— Договорились.

Его рукопожатие было железным, он сильно сжимал мою кисть, проверяя хватку. Я сжал в ответ. Несколько секунд мы стояли так, сцепившись руками, глядя друг другу в глаза. Проверка. Испытание воли.

Потом Чирич разжал пальцы, отпустил. На губах мелькнула тень улыбки.

— Хорошо. Значит, выезжаешь завтра утром?

— Утренний поезд уходит в семь часов, — сказал я, вспоминая расписание, которое изучил еще на второй день в Белграде. Надо всегда знать пути отхода, расписание транспорта, расположение вокзалов. — Приеду в Сараево к двум часам дня. У меня будет остаток дня и вечер для встреч.

Владимир подошел ближе.

— Тебе нужны контакты в Сараево? У нас есть люди…

— Нет, — резко перебил Чирич, качая головой. — Никаких контактов. Он едет как независимый журналист. Если его свяжут с нашими людьми, все рухнет. Австрийцы арестуют не только его, но и тех, с кем он встречался.

— Но как он узнает…

— У меня есть план, — вмешался я. — Официальный запрос в тюремное управление на интервью. Ссылка на свою статью в «Новом времени» как доказательство журналистских полномочий. Если откажут, попытаюсь через российское консульство, у них должны быть каналы для запросов о заключенных.

Чирич одобрительно кивнул.

— Разумно. Действуй через официальные каналы. Это безопаснее.

Петар снова схватил меня за руку, глаза повлажнели.

— Если увидите Неделько… передайте ему… скажите, что я не забыл. Что мы все не забыли. Что мы боремся дальше.

Я посмотрел на его лицо, искаженное эмоциями, и почувствовал неожиданный укол совести. Этот юноша действительно верил. Верил в дело, в справедливость, в то, что его жертвы не напрасны.

А я использовал его веру для своей миссии.

— Передам, — пообещал я тихо. — Если смогу увидеть его, обязательно передам.

Петар закрыл глаза, губы задрожали. Кивнул, не в силах говорить.

Душан застонал в углу, снова скрючившись. Ломка усиливалась. Чирич посмотрел на него, но промолчал.

Вместо этого он обернулся ко мне.

— Есть еще вопросы?

Я задумался на мгновение. Покачал головой.

— Тогда встретимся через три дня, — сказал Чирич, протягивая руку снова. — Здесь, в этом подвале. Вечером, в восемь часов.

Я пожал руку.

— Буду.

— Удачи, Соколов. Ты нам понадобишься живым и на свободе.

— Постараюсь не разочаровать.

Встреча закончилась. Милош первым направился к лестнице, затем Владимир, который задумчиво посмотрел на меня напоследок. Петар задержался, снова пробормотал слова благодарности, потом тоже ушел. Душан исчез быстрее всех.

Остались мы втроем. Я, Чирич и Елена.

Чирич смотрел на нас обоих, и я видел, что он все понимает. Видит связь между нами. Оценивает, насколько это опасно или полезно.

— Елена, — сказал он спокойно, — у меня срочные дела, пусть господин Соколов проводит тебя домой. Надеюсь, это у него получится не так драматично, как путь сюда. Но все равно будьте осторожны. Ночью улицы могут быть вдвойне опасны.

Елена кивнула.

— Конечно.

Мы поднялись по лестнице, вышли из книжной лавки на темную улицу. Воздух был прохладным, пах дождем, над городом собирались тучи.

Сирич кивнул и скрылся за углом. Мы молча прошли квартал. Потом Елена заговорила тихо, не глядя на меня.

— Это ловушка, Александр.

Я не удивился.

— Знаю.

— Михаил проверяет тебя. Он не доверяет никому полностью. Даже мне. — Она замолчала. — Особенно после того, как мы… После той ночи.

— Он знает?

— Догадывается. — Елена наконец посмотрела на меня, и в ее глазах был страх. — Он слишком умный. Видит слишком много. И сейчас он дает тебе задание, которое может