— Ударили? — спросил он наконец.

Я кивнул, отпуская бок.

— В живот. Не сильно. Хотели запугать, чтобы я быстрее отдал деньги.

— И ты отдал?

— Разумеется. — Я пожал плечами, стараясь выглядеть спокойным. — Я журналист, не боксер. Драться с тремя вооруженными головорезами это самоубийство.

Владимир встал с ящика, подошел ближе. Его умные карие глаза изучали меня с профессорской дотошностью.

— Странно, — произнес он задумчиво. — Грабители в Дорчоле обычно бьют сильнее. Особенно если жертва сопротивляется.

— Я не сопротивлялся, — спокойно ответил я. — Сразу отдал кошелек.

— Тем более странно, — настаивал Владимир, скрещивая руки на груди. — Обычно они бьют для острастки, даже если жертва не сопротивляется. Чтобы неповадно было гулять по темным переулкам.

Я встретил его взгляд, стараясь не показывать раздражения. Владимир был слишком умным. Видел слишком много. Это делало его опасным.

— Может, им повезло, что я попался покладистый, — ответил я ровно. — Или может, они торопились. Не знаю. Я не читаю мысли грабителей.

Милош фыркнул.

— Или они были милосердными христианами. Новая порода, заботятся о здоровье граждан.

Милош и Петар хмыкнули, но Чирич не улыбнулся. Он продолжал смотреть на меня тем же оценивающим взглядом. Я чувствовал, как он взвешивает вероятности, перебирает варианты.

Случайность? Провокация? Предупреждение?

Елена сделала шаг вперед, и в ее глазах я увидел искреннее беспокойство.

— Александр, с тобой все в порядке? — Голос слегка дрожал. — Может, нужен врач?

— Со мной все хорошо, Елена. — Я постарался улыбнуться, чтобы успокоить. — Благодарю за заботу.

Наши взгляды встретились, задержались на мгновение. Я видел в ее глазах больше, чем просто беспокойство. Тепло. Привязанность. Страх за меня.

И тут я понял, что Чирич тоже это видит. Он стоял чуть в стороне, но угол обзора позволял ему наблюдать за нами обоими.

Я заметил, как что-то мелькнуло в его глазах. Понимание. Подтверждение внутренней догадки.

Черт. Он знает. Или догадывается.

Наконец Чирич отвел взгляд, указал на стул у стола.

— Проходи, Соколов. Садись. Нам есть о чем поговорить. О чем-то важном.

Я кивнул, прошел к столу, опустился на стул. Старался двигаться естественно, хотя бок все еще ныл. Положил шляпу на колени, сложил руки. Привычная поза, спокойная, открытая, выражает готовность слушать.

Чирич остался стоять, нависая над столом. Классическая позиция доминирования, он выше, я сижу, он смотрит сверху вниз. Психологическое давление. В Варшаве нас учили таким приемам. Но еще учили как сопротивляться такому давлению.

Я не позволил себе съежиться или отвести взгляд. Держал спину прямо, смотрел на Чирича спокойно, с легким интересом.

— Мы вызвали тебя не просто так, — начал Чирич медленно, каждое слово взвешивая. — Нужна помощь. Серьезная помощь. Это опасное дело.

— Слушаю, — ответил я коротко.

Чирич положил на стол фотографию. Черно-белая карточка, размером с почтовую открытку. Я наклонился, рассматривая.

Молодой человек лет двадцати пяти, худое лицо с впалыми щеками, темные круги под глазами, взгляд потухший.

— Знаешь этого человека? — спросил Чирич.

Я изучил лицо. Тренированная память услужливо подсказала. Этого парня я видел в списках Артамоновв.

— Неделько Чабринович, — сказал я медленно. — Тот, которого арестовали после убийства гауптмана Шульца. Все газеты писали об этом. Хотя его убил другой Чабринович, однофамилец.

— Он мой брат! — Петар вскочил с табуретки так резко, что она чуть не опрокинулась. Подбежал к столу, схватился за край обеими руками. Лицо искажено эмоциями, страх, отчаяние, мольба. — Мой двоюродный брат! Его держат в тюрьме в Сараево! Пытают! Я не знаю, жив ли он, страдает ли, что с ним делают! Пожалуйста, помогите!

Голос сорвался на последних словах. Глаза покраснели, наполнились слезами.

Петар не притворялся это настоящая боль. Я видел такую боль раньше. В глазах Анны Залуской в Варшаве, когда она говорила о репрессиях против поляков. В глазах матерей, потерявших сыновей в русско-японской войне.

Боль тех, кто любит и не может помочь.

Я почувствовал сочувствие. Настоящее, не наигранное. Внутренний голос шептал, не поддавайся эмоциям, это манипуляция. Но сердце против воли откликалось на чужое горе.

— Мне жаль, — сказал я искренне, глядя на Петара. — Правда, очень жаль. Но что я могу сделать? Я журналист, не адвокат, не дипломат. У меня нет влияния на австрийские власти.

Чирич постучал пальцем по столу, привлекая внимание.

— Ты можешь поехать в Сараево, — сказал он жестко, без обиняков. — Как журналист. Попросить интервью у тюремной администрации. Написать статью о тюремной системе, о политических заключенных. Попытаться увидеть Неделько. Узнать, где его держат, в каком состоянии, есть ли шансы на помощь.

Я медленно откинулся на спинку стула, обдумывая его предложение. В подвале повисла напряженная тишина. Все смотрели на меня, ждали реакции.

Сараево. Столица Боснии и Герцеговины, аннексированной Австро-Венгрией в 1908 году. Город, где австрийское присутствие особенно сильное. Где майор фон Урбах, по словам Артамонова, лично контролировал контрразведывательные операции.

Ловушка. Очевидная ловушка.

Очень скверное дело. Это проверка, чтобы проверить чем я готов рисковать ради дела. Либо это привет от Урбаха, во время ложного ограбления меня предупредили, чтобы я уехал. Поездка в Сараево выглядит как наглое игнорирование предупреждения. Повод для ареста.

Либо и то, и другое одновременно.

— Сараево, — повторил я медленно, давая себе время подумать. — Логово австрийской контрразведки. Город, где каждого подозрительного иностранца проверяют по три раза. Где после недавнего убийства гауптмана Шульца особенно жесткий режим.

— Именно поэтому мы не можем послать никого из нас, — кивнул Чирич. — Сербский студент, житель Белграда, пытающийся увидеть политического заключенного это немедленный арест. Но ты русский корреспондент крупной петербургской газеты. У тебя есть легальный повод задавать вопросы. И если что-то пойдет не так, у тебя есть защита российского консульства.

— Слабая защита, — усмехнулся я, качая головой. — Австрийцы не церемонятся с подозреваемыми в шпионаже. Даже если у них иностранный паспорт. Нет, не так. Особенно если у них иностранный паспорт, это дает повод обвинить в международном заговоре.

Милош хмыкнул, стоя у стены.

— Боишься, русский?

Я холодно посмотрел на него.

— Я не боюсь. Я осторожен. Разница в том, что осторожные люди живут дольше.

— Или они просто трусы, которые прячутся за красивыми словами, — огрызнулся Милош.

Владимир вмешался, подняв руку.

— Милош, успокойся. Соколов прав, здесь нужна осторожность, а не безрассудная смелость. — Он повернулся ко мне. — Но Чирич также прав в том, что у него есть возможность, которой нет у нас. Журналистское прикрытие это реальное преимущество. Ни у кого из нас нет такого.

Елена подошла ближе, остановилась у края стола. Говорила тихо, но в голосе звучала мольба.

— Мы знаем, что это опасно, Александр. Мы не стали бы просить, если бы был другой