Уравнять всех служилых в правах. И по делам, а не по роду ценить и уважать.

— Собрат мой. Смута показала, что вся страна наша, богом хранимая не так уж и крепко слажена, как хотелось бы. Верно?

— Выходит. — Пожал он плечами. — Я же, Игорь Васильевич, человек простой. Сотней могу. Ну тысячей может. А больше. Все эти разговоры. Смотрю на тебя, диву даюсь. Взял и князя ногой сегодня истоптал. Видано ли, собакой назвал.

— Если враг он, так чего не топтать-то.

— Так боярин же, стольник. — Лицо Тренко выражало сомнения.

— А ты в бою разбирать будешь, кто против тебя станет? — Я ухмыльнулся устало. Начинал хотеть спать после долгого и сложного перехода

— То в бою. Пуля и пика для всех едина. Кого поймает и кого на себя насадит. Ты, Тренко Чернов, славный воин. Послужишь еще и мне и Руси нашей. А за все эти места ты не думай. Мыслю я, что именно из-за них, из-за того что родовитые никак поделить не могут кто кого выше, вся Смута-то и началась. — Я понизил голос. — Думаю, прогневали они делами своими бога. Вот и покосил он племя боярское.

Тренко вздохнул.

— Ну а мы-то, да холопы. Сколько померло-то.

— Тоже верно. Но, удел наш такой. — Понизил голос. — Думаю я, что места эти и книги с ними, как Собор Земский учредим, как Царя выберем. Первым делом. Все это сжечь надо будет.

Глаза его на лоб полезли.

— А как же тогда, господарь?

— Просто. Кто страну защищал себя не щадя. Кто шведов, ляхов и татар с ее земли гнал. Кто всех татей и разбойников хватал и несмотря на творящийся хаос порядок наводил. Те и дальше стоять во главе страны должны. — Смотрел на него пристально. — Правит царь. А за ним стоят те, кто не о своем кармане и благе думает, а о том, как бы Родине жилось лучше. Кто за нее жизни отдает.

Тренко головой покачал.

— Звучит это… — Он поверить не мог в слова мои, никак. — Звучит непривычно.

— А ты сам подумай. Кто лучше воюет, боярин, что по месту в первой тысяче, или вон вчерашние холопы, крестьяне, что у Серафима. Которых Француз делу научил?

— Сложно.

— Пока что может и боярин. — Я улыбнулся. — А через два года эти бывшие холопы, если их дальше учить да объяснить, ради чего они воют, этого боярина на части порвут легко.

— А ради чего им-то?

— Ради страны, ради потомков, которые в ней жить будут. Ради того, чтобы враг сюда нос свой длинный не совал. Чтобы дети не голодали и благоденствие было. — Решил добавить еще и религиозных, важных для этой эпохи стимулов. — Чтобы православие наше среди иных вер выделялось. И никто не смел святыни поругать. А каждый человек наш, русский, христолюбивый в душе и сердце держал гордость за отчизну.

— Мудрено. — Но в глазах этого человека я начал видеть понимание и растущую вслед за ним силу. — Но, понимать начинаю, господарь. Сложно будет, но… — Он перекрестился, поклонился мне в землю. — Ты, господарь, сдюжишь. С божией помощью. Верю тебе. А что до меня. — Сделал паузу, добавил. — Что скажешь, то я и сделаю.

— Спасибо.

Распрощались мы с ним.

Остался я только со своими телохранителями. Сотня Якова ночевала тут же рядом. Все они охраняли меня и самых близких ко мне людей. Их сотник, мой собрат, считай становился постепенно четвертым охранником. То, что Ваньки не было, не радовало. Он и с едой всегда поможет и заботу проявит, но поход — дело такое. Человек он не военный в седле бы умаялся вкрай.

Даже я, вроде бы человек опытный, ощущал признаки усталости.

Лег, в сон провалился.

Утро встретило нас росой. Солнце вставало над лесом, и лучи его сквозь кроны деревьев пробивались, будили бойцов. Люди просыпались, поднимались, стряхивали дрему. Усталость, конечно, не ушла полностью. Переход давал о себе знать, но еще немного и мы будем в Серпухове. А там… Там дадим жару идущему на нас Шуйскому.

Подготовим ему такой прием, к которому он точно не готов.

Он-то нас, судя по сказанному Долгоруковым, думал где-то под Дедиловым бить, пугать, на свою сторону заманивать. А вышло-то иначе.

По моим прикидкам на сборы ушло где-то с полчаса.

Выдвинулись, колонной пошли к бродам авангардом из лучших сил.

И здесь приметил я, что несется нам навстречу человек. Гонец с севера. Знакомый. Чудной брат атамана Чершенского, Василий. Видел я его на смотрах, все же сотником он был. Но как-то чудаковатость свою он больше не проявлял, сидел молча. Может, в сотне своей и творил всякое, то не ведаю.

— К господарю я. — Лихая улыбка играла на лице казака.

Люди Якова пропустили его.

Поднялся в стременах, поклонился.

— Господарь, броды наши! Острог взят.

— Лихо. — Удивился я такой прыти. Думал, часа только через два к нему лучшей ратью выйдем и там думать будем, что делать.

Река Ока все же не узкая. Ее пересечь незаметно днем невозможно. А с той стороны же может быть противодействие. На месте думал разбираться, но бойцы — молодцы справились сами.

— О, там дело-то чудное. — Поравнялся со мной, начал рассказывать. — Мы же с сотней дозором-то шли. Поздним вечером к Сенькиному броду вышли. Думал я с Сенькой этим говорить, а его что-то и нет. — Хохотнул Василий. — Ну и ночью как раз к самим бродам-то и подошли, в темноте. Там и стали, как ты приказывал.

Верно, план был в том, чтобы дозоры давили своим присутствием на переправу, блокировали ее. Перешли на другой берег, по возможности ушли дальше, перекрывая дороги и проезды. Не давая возможности гонцам сообщать что-либо. Перехватывать всех.

Но брать укрепление я приказа-то не давал. Как-то думал, что утром это сделаем.

— И что, Василий?

— Так что. Купаться я пошел. Шел, шел и вышел к острогу этому. Крепость-то так себе. По типу, что у Жука