В голосе не слышалось ни капли одобрения.

— Спасибо, — осторожно ответил Гоги.

— Только есть одна проблема, — Крид повернулся к нему, сняв авиаторы. — Никто вас об этом не просил.

Повисла тяжелая тишина. Гоги почувствовал, как холод пробежал по спине.

— Не понимаю…

— Корея должна была стать полигоном, Георгий Валерьевич. Местом для длительного тестирования технологий, отработки тактики, изучения реакции противника. — Крид подошел к карте, провел пальцем по линии фронта. — Война должна была продолжаться года два-три. Медленно, с переменным успехом, давая нам возможность испытать все разработки.

Гоги нахмурился.

— Вы хотели, чтобы люди умирали ради ваших экспериментов?

— Я хотел, чтобы в следующей большой войне умирало меньше наших людей, — жестко ответил Крид. — А теперь мы показали миру все наши козыри. Американцы видели мехов, плазменное оружие, нейроуправление. Следующий противник будет готов.

Гоги встал, прошелся по палатке.

— Знаете, что я видел эти три недели? — его голос становился тверже. — Корейских мальчишек, которые гибли с японскими винтовками в руках против американских танков. Деревни, стертые с лица земли авиацией. Стариков, хоронящих внуков.

— Цена прогресса, — холодно заметил Крид.

— Нет! — Гоги развернулся к нему. — Цена вашей стратегической близорукости. Вы готовы были жертвовать живыми людьми ради абстрактных планов.

Крид медленно надел авиаторы обратно.

— А вы готовы пожертвовать будущим человечества ради сиюминутного сострадания.

— Будущим человечества? — Гоги усмехнулся горько. — А что в этом будущем останется человеческого, если мы научимся равнодушно смотреть на страдания?

— Останется эффективность. Целесообразность. Разум.

— Останется пустота, — возразил Гоги. — Вы превращаете нас в тех самых машин, которые мы создаем. Холодных, расчетливых, лишенных души.

Крид подошел к столу, взял одну из фотографий разрушенных американских баз.

— Душа — роскошь для частных лиц, — процитировал он слова самого Гоги. — Помните, кто это говорил месяц назад?

— Помню, — Гоги опустил голову. — И это была моя ошибка. Я почти потерял себя, пытаясь стать таким, как вы.

— Таким, как я? — в голосе Крида появились странные нотки.

— Циничным. Расчетливым. Готовым принести в жертву тысячи ради стратегических целей. — Гоги поднял глаза. — Но потом я понял — в чем смысл социализма, если мы не можем защитить простых людей? В чем ценность нашей борьбы, если мы превращаемся в тех, против кого боремся?

Крид долго молчал, разглядывая фотографию.

— Значит, по-вашему, я превратился в противника?

— Вы превратились в систему, — тихо ответил Гоги. — В эффективную, целесообразную, разумную систему. Но системы не чувствуют боль матери, потерявшей сына. Не видят слез ребенка, оставшегося сиротой.

— А чувства мешают принимать правильные решения.

— Чувства делают решения человеческими, — возразил Гоги. — Без них мы создаем мир, в котором не захотим жить.

Крид отложил фотографию, прошелся к выходу из палатки.

— Знаете, что самое печальное? — сказал он, не оборачиваясь. — Вы правы. В стратегическом плане ваш поступок был ошибкой. Но в человеческом…

Он помолчал, глядя на корейские горы за пологом палатки.

— В человеческом плане это было единственно возможное решение для того, кем вы остались в глубине души.

— А кем я остался? — спросил Гоги.

Крид повернулся к нему. За авиаторами не было видно глаз, но в голосе прозвучала странная печаль.

— Художником, — сказал он просто. — Вы так и остались художником, Георгий Валерьевич. Человеком, который видит красоту и стремится ее сохранить. Даже когда это идет вразрез с холодной логикой.

— А вы думали, я стану кем-то другим?

— Я надеялся, что вы станете больше, чем художник. Стратегом, политиком, творцом новой реальности. — Крид взял трость, направился к выходу. — Но, возможно, мир нуждается в художниках больше, чем в стратегах.

Он остановился у входа.

— Ваши мехи отзывают в Москву. Корейская операция завершена. Досрочно, но завершена.

— А я?

Крид вышел, оставив Гоги наедине с мыслями. За пологом палатки слышались голоса корейских солдат, смех детей из соседней деревни. Звуки мирной жизни, которая стала возможной благодаря его «стратегической ошибке».

Гоги подошел к столу, взял чистый лист бумаги. Нарисовал простую сценку — корейского мальчишку, играющего с деревянным солдатиком. В рисунке не было ни мехов, ни плазменных пушек, ни высокой стратегии.

Только человеческое тепло.

Глава 11

Самолет набирал высоту над Желтым морем, когда Крид протянул Гоги стопку европейских газет.

— Почитайте на досуге, — сказал он, устраиваясь в кресле напротив. — Любопытно узнать, как мир отреагировал на ваши художества.

Гоги взял первую газету — лондонскую Times. Заголовок на первой полосе гласил: «Тайна корейских роботов: новая эра войны?» Ниже шла фотография разрушенной американской базы и размытый снимок меха вдалеке.

— Они еще не понимают масштабов произошедшего, — спокойно заметил Гоги, перелистывая страницы. — Пишут о «секретном советском оружии» как о диковинке.

Он откинулся в кресле, читая статью с невозмутимостью человека, изучающего прогноз погоды. Журналист рассуждал о «возможных технологических прорывах» и «новых методах ведения войны», не догадываясь, что говорит с автором этих самых методов.

— А вот французы более проницательны, — Гоги взял Le Figaro. — «Конец эпохи человеческих армий». Неплохой заголовок.

В статье цитировались слова генерала Риджуэя о «металлических солдатах, которые не чувствуют страха и не знают усталости». Американский командующий пытался объяснить свое поражение, но получалось неубедительно.

— Риджуэй производит впечатление человека, увидевшего привидение, — усмехнулся Гоги. — «Они появлялись из ниоткуда, действовали согласованно, словно управляемые единым разумом». Если бы он знал, насколько близок к истине.

Крид молчал, наблюдая за реакцией художника. Тот читал о своих деяниях с той же отрешенностью, с какой искусствовед изучает работы давно умершего мастера.

Немецкая Die Welt пошла дальше коллег. На развороте красовались схемы предполагаемого устройства советских роботов, составленные по рассказам очевидцев. Схемы были наивными и неточными, но общий принцип угадали верно.

— Германские инженеры традиционно дотошны, — отметил Гоги, изучая рисунки. — Хотя до