— О, и я оттуда! В смысле, с Украины. Я в Харькове учусь, в ХАДИ. Второй курс.

— А я и не студент вовсе, — молвил Гарин неловко. — Школу… заканчиваю. — Осмелев, он представился: — Меня Миша зовут, Миша Гарин.

— Марина! — протянула Ивернева ладонь. — Давыдова.

Миша бережно сжал ее пальцы, колеблясь, но не поднес к губам, застеснялся.

— Очень приятно, Марина…

Заслышав бархатистую хрипотцу в Мишином голосе, Наталья опустила ресницы, как будто юноша мог видеть эту дань стыдливости.

И тут вихревое кружение незримых токов оборвалось, спугнутое зычным голосом Галины:

— Маринка! Пошли, покажу твой будуар!

— Иду!

Вздохнув, Ивернева гибко встала, как бы невзначай опершись на Мишино плечо. Проводив ее глазами, Васёнок негромко, в традиции Бернеса, допел:

И под стуки и их рикошет,

Под колёсную абракадабру,

Вновь любовь возникает в душе

Волшебством двадцать пятого кадра…

Вторник, 11 сентября 2018 года. День

«Гамма»

Московская область, Щёлково

— Сегодня ровно десять дней, как мы здесь, — с чувством выговорила Наталишка, глядя в окно, на зеленый дворик, замкнутый пятиэтажками. Машины приткнулись к бровке, выстроившись вдоль узкого проезда, но всё же без того бездушного московского засилья — здесь и человеку нашлось местечко…

— Подумаешь, круглая дата! — фыркнула Лея, ожесточенно орудуя утюгом. Гладильная доска тряслась, а загорелые за лето груди упруго и весомо покачивались, противясь земному притяжению. — «Стоун», она и есть «Стоун»…

— Молчи, «Рожкова»! Чтоб ты понимала…

Тата легонько приобняла «Наташу Томину».

— Предлагаешь отметить? — улыбнулась она.

— Н-нет… — задумалась Наталишка. — Просто меня не покидает ощущение, что вокруг не реальность вовсе, а сон Мигела…

— Поэтично! — оценила Лея. Критически оглядев выглаженное платье, она натянула его, поправляя на себе. — Мы его разбудим, Наташ…

— Не! — хихикнула «Стоун». — Сначала усыпим! Иначе ментограф не напялишь… Тата, а здесь всё точно, как тогда? Ну, как должно быть?

— Точно, — Ивернева тряхнула гривкой черных волос. — Я показывала видео Мише… Михаилу Петровичу. Мы потом еще подкорректировали чуток интерьер с твоим Тимофеем — развернули стол к окну… поменяли коврик в прихожей… Всё стало так, как запомнилось Михаилу… Петровичу.

— А чего это Тимка — мой? — строптиво фыркнула Наталишка.

— А ты что, — Лея сыграла глубокое изумление, — до сих пор не соблазнила его? Бедный Тимочка…

— «Рожкова»!

— Разговорчики в строю! — «Лена Рожкова» изобразила надменность лощеного офицера. — Смир-рно!

«Наташа Томина» вытянулась во фрунт, из-за чего задралась футболка, приоткрывая загорелый животик.

— Товарищ подполковник… — заныла Де Ваз Баккарин-Гарина, пятки вместе, носки врозь, руки по швам. — А почему ей дали старлея, а мне только лейтенанта? Эта секс-бомба теперь старше меня не только по годам, но и по званию! Где справедливость? — Она горько изогнула губки. — Развела тут «дедовщину»… Тьфу, «бабовщину»!

Ивернева весело рассмеялась.

— Это она любя, Наташенька!

Лея обняла Наталишку со спины, и звучно чмокнула в щечку.

— Тонус тебе поднимаю! Поняла? А то переживаешь всё…

— Переживаю, конечно… — забурчала «Стоун», рассеянно поглаживая Леины руки, обнимающие ее. — Всё думаю, как оно будет, как пройдет… Жду его приезда — и боюсь!

— Я тоже… — вздохнула Тата, думая о своем.

— Не знаю даже, как к нему относиться! — пожаловалась Наталишка. — В мыслях, и то не знаю! Вот, кто он мне? Не дед же! А кто?

— Тут сложно… — затянула Ивернева. — Помню, как меня пугала встреча с твоей мамой, Лея. Мы же с ней как бы сестры, у нас один и тот же отец, мы обе — Мстиславовны, только матери — из разных миров. А как увидела Наталью… Это была какая-то секунда, секунда узнавания — и обретение родной души! Думаю, вы почувствуете то же самое… — задумавшись, она вздохнула, и встрепенулась. — Так. За квартиру я заплатила вплоть до ноября. Обживайтесь. Если что, Тимофей будет дежурить на улице, в той зеленой «Тойоте»… Что еще? В Москву Гарин приедет девятнадцатого, остановится в хостеле. Двадцатого будет здесь, в Щёлково. Друзья рекомендовали ему одного риэлтора… вот к нему он и отправится. Квартиру напротив Гарин осмотрит двадцать первого — ни в коем случае не показывайтесь! Сидите дома, смотрите телик. Новоселье Миша… Михаил Петрович справит двадцать второго. Вот тогда твой выход, Лея!

Гарина вспыхнула, и живо закивала.

— Зайду к нему, — нервно улыбнулась она, — выпрошу заварки…

— Время? — резко спросила Тата.

— Ровно девятнадцать тридцать! — отчеканила Лея.

— А в полдевятого явлюсь я… — выдохнула Наталишка. — Верну пачку чая… Он скажет: «Да зачем, у меня есть, пейте!» А я ему: «Берите, берите! Всё равно ж придем занимать, мы такие неорганизованные…»

— Не забудь верхнюю пуговку расстегнуть! — вымученно пошутила «Рожкова».

— Сразу две расстегну, — буркнула «Томина», — чтоб ему лучше видно было…

Часы на кухне засипели, и кукушка, подчиняясь гирьке в форме шишки, добросовестно прокуковала. Время шло неторопливо и неумолимо, приближая тот самый день, тот самый час. Будущее накатывало из неведомого далёка, равнодушно смывая прошлое — так морская волна стирает следы на песке…

— А вдруг он не приедет? — пробормотала Натали. — Вообще?..

— Ну, вот! — расстроенно воскликнула Тата. — Теперь и мне переживать!

— Я больше не буду, товарищ подполковник! — младшая по званию и по возрасту покаянно сложила ладони. — Честное комсомольское!

Среда, 21 августа 1974 года. День

Первомайск, улица Дзержинского

Спасибо Ерошину, точность выведения достигла буквально пары сантиметров — энергосфера точнёхонько вписалась в колодец на старой водяной мельнице.

Отсверкали, отзудели разряды остаточной эманации, что змеились юркими молнийками, и я медленно выпрямился. Глянул вверх — в потемках топорщились ржавые стальные прутья, сто лет назад удерживавшие ступени винтовой лестницы.

Осторожно переступая, пробуя ногой сомнительную опору, я поднялся на самый верх. Скоро, очень скоро мне придется здесь спускаться, уходя от израильского спецназа… Или не мне?

Нет, не мне… Хотя сложно сказать, кто же я такой, на самом-то деле. Тело от моей альфа-версии, а сознание, личность, душа — нужное подчеркнуть — из родимой «Гаммы», куда я даже и не думаю возвращаться. Тот мир стал мне чужим.

А вот «Альфа», эта вот «Альфа», семьдесят четвертого года, данная мне в