— Запуск АИ-9, — скомандовал Могилкин.

— Понял, — ответил Карим и привстал со своего места.

Он поднял вверх кулак, показывая технику на стоянке через остекление кабины, что сейчас будет запуск вспомогательной силовой установки.

Через несколько минут были запущены двигатели, и Могилкин приготовился запрашивать взлёт.

— Артек, 501-й, вырулить для взлёта.

— 501-й, подруливайте к полосе. Взлётный 358°, — ответил Петру руководитель полётами.

Могилкин посмотрел по сторонам и растормозил колёса. Через несколько минут мы уже вырулили на полосу и приготовились к взлёту. Разрешение от РП было получено.

— Контрольное висение, — произнёс Петя в эфир и начал медленно отрывать вертолёт от бетонной поверхности.

Я аккуратно держался за органы управления. Хотя, больше изображал, что держусь. Лезть в управление я не собирался.

Ми-8 взмыл вверх и Могилкин выполнил разворот, проверяя вертолёт на висении.

— Контрольное норма. Взлетаем, — доложил Могилкин.

Петя медленно отклонил вперёд ручку управления, поддерживая при этом вертолёт рычагом шаг-газ. Чувствую, что он начал соразмерно отклонять правую педаль. Нос вертолёта слегка опустился, и мы начали разгон. Пока всё плавно и чётко.

Несущий винт зашумел сильнее. Вертолёт слегка просел, а потом снова ускорился. Тот самый переход с осевой на косую обдувку лопастей несущего винта пройден. Даже с виброгасителями этот переход ощущается.

— Скорость 120… 140. По маршруту пойдём на 180, — сказал Могилкин по внутренней связи.

— Да, так и пойдём. Высота?

— 150.

— Понял, — ответил я, совсем убирая руки от органов управления, а правую ногу с педали.

Пожалуй, за взлёт оценку «отлично» поставить Петьке можно.

Сам полёт прошёл спокойно. На посадке всё было ровно, без болтанок и задержек при определении нам места стоянки.

Подрулили мы как раз к месту базирования советской техники. Группа машин Ми-24 и Ми-8 стояла недалеко от стоянок сирийских вертолётов. Они были зачехлённые и под охраной солдат Правительственных сил.

Здесь же в ожидании нашей остановки столпилось много человек. Основная часть, судя по всему, представители командования местной базы. Но рядом с ними сгруппировались и мои подчинённые. Издалека можно было узнать и Хачатряна, и Ибрагимова, и друга Кешу.

Когда мы зарулили, к вертолёту уже побежали несколько человек встречать наших пассажиров. Карим встал со своего места, чтобы пойти открыть сдвижную дверь. Казанов перед выходом заглянул в кабину и пожал каждому руку.

— Александр, далеко не уходите. Будет разговор.

Я утвердительно кивнул, и Виталий вылез из вертолёта. Уже после выключения, Могилкин решился обратиться ко мне.

— Сан Саныч, разрешите получить замечания? — спросил Петя после остановки несущего винта.

— Нормально всё. Только мы не на проверке техники пилотирования. Поэтому оценки не будет, — ответил я, поднимаясь с кресла.

— Ну а в целом? — продолжил допытывать меня Могилкин.

— В целом, нормально всё. Пошли на воздух.

— Товарищ командир, но всё-таки. А то я ж от волнения спать не смогу.

— Ну это ты зря. Будь спокоен, как абориген под пальмой. Я же сказал — нормально всё.

Хвалить его не стоит, чтобы парень не зазнавался. Как и не стоит принижать его успехи. А они есть.

Когда я спустился на бетонную поверхность стоянки, ко мне уже шла целая бригада моих подчинённых.

— Садыки куда-то готовятся, — показал Карим на один из Ми-8 с эмблемой сирийских ВВС.

Этот вертолёт приводили в порядок весьма тщательно. Бортовой техник протирал остекление кабины, а остальной инженерный состав оттирал нагар от выхлопных газов двигателей.

Погода в Хама в это время года не такая тёплая, как в Хмеймиме. Солнце греет не столь сильно, а на термометре комфортные +15°. В пору и шевретовую куртку надеть.

Уходящие от нас Казанов и Айюб так и сделали, надев сверху тонкие куртки.

Через минуту ко мне подошли и мои подчинённые. Хачатрян со своим лучшим другом Ибрагимовым, два представителя инженерно-технического состава и главный «виновник торжества».

Иннокентий Джонридович Петров выглядел счастливым, но чересчур заплывшим. Такое ощущение, что его пчёлы покусали. Поднабрал Кеша несколько килограмм как минимум. А ещё обзавёлся интересным «аксессуаром» на правой руке в виде перебинтованного пальца.

Причём среднего пальца. Другую фалангу ну никак на руке Кеша повредить не мог.

— Товарищ командир, старший передовой группы…

— Да ладно, Рубен. Как оно? — остановил я доклад Хачатряна, пожимая ему руку.

— В целом, хорошо. Работы особо нет. Облёт окрестностей делаем. Наши самолёты на посадке прикрываем. Иногда представителей командования контингента перевозим по точкам.

— Текучка, короче. Как у остальных? — спросил я, поздоровавшись с другими ребятами.

В ответ услышал хоровое исполнение слов «нормально» и «пойдёт». А вот от Петрова пока не было и звука.

— Рубен и Кеша останьтесь. Остальные свободны, — сказал я.

Когда нас оставили втроём, мне протянули… рапорт. И это было единственное слово, которое я смог разобрать. Видимо, рапорт писал Иннокентий, левой рукой и из-под ноги.

— Саныч, я ж не хотел. А он так и нарывался. Но я всё равно не хотел. Но он нарвался и прямо мне на кулак. Как будто сам просил. У него ещё рожа, так и просила кирпича. Но кирпича не было, поэтому я его кулаком. Отсюда и вывих. Вот так всё и было, — объяснил Кеша.

— Угу. Достойное объяснение, — ответил я, пытаясь разобраться в каракулях моего друга.

— Командир, в рапорте я всё изложил. Век воли не видать! Не хотел. Так вышло.

Пока что я увидел, что Кеша получил травму на производстве. Сам текст рапорта был страшным сном учителя русского языка.

— Да ты не талант. Ты — гений, Иннокентий. Я вот из твоего текста ничего не понял. Ты что-нибудь понял, Рубен? — протянул я ему рапорт Петрова.

— Тут… хм, доходчиво написано, — не сдержал улыбки Хачатрян.

Это было бы смешно, если б не было так печально.

— Ты, брат, русский язык учил? Что у тебя было по нему в школе? — спросил я у Кеши.

— Всегда пятёрка.

У меня чуть глаза не вывалились из глазниц.

— Я думаю, тебя слегка переоценили, Кеш. Как зовут твою учительницу?

— В смысле? — переспросил Петров.

— Блин, ну как ты обращался к своей учительнице по русскому языку?

— Ну… в школе Виктория Викторовна, а дома — мама.

Тут Хачатрян чуть не упал со смеху. А я вот был готов