Глава 15

Сокол и волк

Насад княгини Полоцкой обошёл мыс, спускаясь по течению Днепра, и стал неспешно разворачиваться, подгребая к берегу, чтобы пристать в гавани — широком и спокойном устье Почайны-реки, у главных, ближайших к городу причалов. Переход выдался спокойным, даже волок с Двины на Днепр под родным княгининым Витбеском прошел как по маслу, удивляя лодейщиков. Они шептались, опасливо озираясь на хмурых или невозмутимых дружинных, что не иначе, как сам Чародей-князь жене с сыном добрую дорогу ворожил. Пара из местных вторили, что княгиня Дарёна, во крещении святом Анастасия, и сама не лыком шита, приди нужда — так колданёт, что реки вспять бы не повернули. Они стоили друг друга, муж и жена, князь и княгиня. И очень подходили друг другу. Пожалуй, это был один из тех браков, что и вправду заключаются на небесах. В свежую майскую ночь, когда Перун в очередной раз побеждает Змея, а земля дрожит от грохота, жмурит в ужасе глаза от нестерпимо ярких молний. И славит светлую небесную силу, восторгаясь и торжествуя.

Мать Романа и Глеба не пережила родов младшего. Дюжину зим горевал Всеслав. Монахом не был, но хозяйку на двор вести не хотел и на все исподволь тянувшиеся уговоры родни, деда Юрия и ближников только скалился и рычал. А потом, жарким летним днём, на том самом во́локе под Витбеском, когда вереница из семи лодий шаркала сырыми сытыми брюхами по брёвнам, таща добычу из вольной Степи в вольный Полоцк, увидел её.

Он был один из сотен, в почти таких же подвёрнутых портах и мокрой по подолу рубахе. Точно также перешучивался-перелаивался с дружинными, что тянули лямки и качали шесты, помогая лодьям катиться посуху. Слипшиеся от пота волосы, белозубая улыбка в бороде. Как она выбрала именно его? Не иначе, Боги так управили. Табунок баб, девиц и вовсе уж девчонок с берестяными и глиняными туесами подбежал-окружил уставших переходников. Частенько так бывало, за улыбки и добрые слова девок одаривали безделушками или мелкой монетой. Иногда и хорошее случалось по судьбе, пусть и реже, чем хотелось бы.

— Испей водицы, вой добрый! Совсем загнал себя, — зеленоглазая, со светлыми русыми волосами, босоногая, подошла она и протянула ковш. — Вовсе не щадит вас Чародей, вон как жилы рвёте.

— Благодарствую, красавица, — с улыбкой чуть кивнул Всеслав, а кистью, еле заметно, остановил Гната, что сунулся было перехватить ковшик. Не след князю из чужих-незнакомых рук в походе угощаться — мало ли? Но почему-то была вера в то, что эта не отравит. И не предаст.

— Это откуда ж у тебя водица такая сладкая? Да травками душиста, как не с родника, а с ведьмина котла черпала, — не переставая улыбаться, удивляя и дружину, и себя самого, спросил он.

— Ох и нюх у тебя, ратник, ну прямо волчий! — звонко отозвалась, подбоченясь, девица. И с непониманием посмотрела на ближнюю дружину, разразившуюся хором хохотом.

— Бывает, везёт иногда, — согласился Всеслав, возвращая ковш. — Скажи, добрая-красивая, как звать тебя, да где терем батьки твоего? — ближники прекращали ржать и останавливали на князе глаза, пока непонимающе, но уже с блеском дальней надежды.

— А к чему тебе моё имя, вой? И как угадал, что в тереме живу, а не в избе или землянке под берегом? Может, я рыбакова дочь? — она сощурилась и подняла левую бровь точно так же, как обычно делал он сам. Только стала при этом ещё милее.

— На рыбачку ты не похожа, красавица. Лицом белее, ноги редко босыми ходят, руки ещё реже колешь да режешь, — спокойно объяснял он очевидное, — да и пахнут рыба́чки иначе. Не малинкой лесной да травкой-зубровкой, как ты.

На лице девушки расцветало изумление, а на жёстких и суровых дружинных — неожиданные, светлые, почти детские улыбки.

— А двор батьки твоего надобен мне, чтобы сваты не промахнулись да мимо счастья моего не проехали. А ну как старуху-вековуху, хромую да гнутую, с соседнего дома за меня, сокола ясного, сговорят? — Всеслав смахнул с лица налипшие волосы, горделиво расправив плечи и выставив вперёд бороду под нараставший снова хохот своих.

— А откуда ты про бабушку Ефимию знаешь? — рот и глаза девушки округлились, сделав её похожей на совсем малую девчонку, которой дед сладил первую в жизни свистульку, глиняного жаворонка, что пел переливчато, стоило чуть подуть. Только что ладошки к щекам румяным не прижала.

Дружина хохотала до слёз, колотя друг друга по плечам, а себя по мокрым ляжкам, поднимая брызги, в которых радугами улыбалось яркое Солнце. Началась было шутка про то, что Чародею сами Боги велели на своей да соседских землях всех баб знать поимённо, но Гнат обернулся на шутника с таким лицом, что тот поспешил закрыть рот руками и потеряться за спинами друзей. Рысьины глаза при случае могли говорить без всяких слов, но убедительно. И страшно.

— Зовут меня Дарёной, а батьку моего найдёшь в детинце, на левом берегу Витьбы-реки, он над дружиной здешней старшим поставлен. Не оробеешь ли, сокол ясный? — самообладание возвращалось к ней на диво быстро, вон и ножку отставила. А ножка-то хороша́…

— Ты глянь, Рысь, какую лебёдушку дядька Василь вырастил! — князь толкнул локтём уже обернувшегося друга. — Ну что, будешь сватом? Мимо воеводина дома не проскочишь ли?

— Эх, жаль, ох, как жаль бабушку Ефимию, — сокрушённо, с серьёзным, грустным даже лицом мгновенно включился в игру Гнат, — прям с-под носа счастьице-то уплыло, увела журавушка сокола от бабушки! Нет, княже, никак… Никак я мимо Василёва дома не промахнусь! Точно в него попаду! Он давно звал да медовухой своей хвалился, — продолжал он под нараставший гул дружинных. Передние передавали задним новости, и, как всегда случается в таких случаях, наверняка привирали, поэтому ребята у последней лодьи вполне могли услышать о том, что князь берёт в жёны какую-то горбатую ведьму из местных, и свадьба уже завтра.

Дарёна переводила глаза с заливавшегося соловьём Гната на князя и стоявших рядом с широкими улыбками бойцов, и разум, как тоже бывало, за избытком новостей едва поспевал.

— Это что же, сам Гнат Рысь, воевода княжий? — словно помогая, думая вслух, спросила она.

— Этот-то? — князь с притворной пристальностью и повышенным вниманием изучил Гната, как