За дверью скрипнул снег. От неожиданности я едва не свалился с ведра. Кто-то подошёл, потоптался возле крыльца, двинулся к торцовой стене, вернулся.

В конюшне захрипела лошадь. Твою мать, о лошадях мы как раз и не подумали! Их легко могут свести. Подопрут дверь бревном, и попробуй помешай.

Я прокрался к окну, попытался отыскать щель между ставнями, не нашёл, слишком хорошо подогнали, да ещё холстом завесили. Сдирать холст сейчас — наделать шуму, хотя может и надо шумнуть. Дам знать ночным гостям, что не спим. Но сколько их там? Мне показалось один, однако он мог быть у двери, остальные прячутся возле амбара или у дороги.

За спиной задышали. Обернулся. Чучельник. Только что храпел, и вот стоит уже с арбалетом, зарядить только осталось. Я показал палец и кивнул на дверь. Он натянул тетиву, наложил болт и встал напротив выхода в четырёх шагах. Поднял арбалет, я медленно сдвинул запор и резко открыл дверь. Дунул ветер, потушил лучину. Щёки и шею обдало холодом.

Тишина.

Я присел на корточки и выглянул наружу. Снег отсвечивал; я видел дорогу, чёрную полосу леса за ней, холмы. Затянутое тучами небо выглядело как сплошная клякса. К дому вела цепочка следов. Кто-то потоптался возле крыльца, но обратно не ушёл, значит гость по-прежнему рядом. Я отстегнул клевец и спустился. Следы уводили к конюшне, ворота приоткрыты, внутри блеснул огонёк. Хотят поджечь? Но дымом не пахло, да и лошади один раз всхрапнув больше не проявляли волнения.

Я прокрался к воротам, наступая на снег медленно и всей стопой. Постоял, успокаивая дыхание и прислушиваясь. Ничего подозрительного; лошади переминались в стойлах, хрустели сеном. Огонь погас, и это заставило напрячься. Похоже, как ни осторожен я был, гость меня почувствовал. Что ж, прятаться больше нет смысла.

— Эй, выходи… Мы оба знаем, что ты…

Я думал, гость заговорит в ответ, начнёт угрожать или оправдываться, а он молча выскочил из ворот, ударил меня в грудь. Перед глазами мелькала тень. Я размахнулся и клювом саданул в область живота. Попал. Гость всхлипнул, сделал несколько шагов и упал на колени.

Теперь я видел его отчётливо: невысокий мужчина в коротком плаще и войлочной шапочке. Он наклонился, опираясь руками о землю, попытался встать, не смог и повалился на бок. Я подошёл ближе. Возле головы лежал стилет. Похоже именно им меня ткнули в грудь, к счастью, бригантину я не снял, и острие лишь прорвало дыру в сюрко. А вот мой удар стал для гостя фатальным. На нём был гамбезон, но слишком короткий. Клюв угодил в пах, и мужчина корчился от боли.

Я ногой отбросил стилет и сказал:

— Оно того стоило?

Он, разумеется, не ответил, и тогда я крикнул, поворачиваясь к крыльцу:

— Несите свет!

Весь наш отряд проснулся. Щенок принёс лучину, прикрывая ладонью огонёк от ветра. Выскочила Сельма. Чучельник и Хруст пошли по следам к дороге.

— Я знаю его, господин, — поднося лучину к лицу раненного, сказал Щенок. — Это тот самый топтун.

Да, теперь я тоже его узнал. Тот самый, с рыночной площади. Сейчас он притопал посмотреть, как мы устроились, соблазнился, что конюшня не охраняется и решил свести лошадей. Это было бы серьёзным ударом по нам. Но не вышло. Теперь он держался за пах, елозил по земле ногами и скрипел как проржавевшая петля.

Я посмотрел на Сельму:

— Жить будет?

Знахарка нагнулась над гостем, попробовала отвести руки, но он прижимал их так сильно, что у неё ничего не получилось.

— Господин лейтенант, его надо в тепло.

— Нехер пол кровью пачкать, — грубо ответил я. — Его сюда не звали, сам нарвался, осматривай здесь.

— Тогда переверните на спину и уберите руки от раны.

Мы перевернули. Щенок сел ему на ноги, чтоб сучил поменьше, я развёл руки. Просто взял за запястья и поднял. Гость заорал, одновременно призывая на помощь святых Косьму и Дамиана, а всех нас посылая в ад. Сельма расстегнул гамбезон, взрезала ножом шоссы и осмотрела рану. Удар пришёлся немного левее, клюв проник глубоко, на всю длину, да ещё когда я вырывал его, острие разорвало мышцы вокруг. Кровь била короткими толчками. Сельма даже не стала пытаться остановить её, просто посмотрела на меня и покачала головой.

— Ну и к лучшему, — сделал я вывод. — Пускай подыхает. Идёмте в дом.

— А его как же? — вздохнула Сельма.

— Да пусть лежит, куда он денется? Разве что волки погрызут, они любят грызть всякую падаль.

— Не по-человечески так, — в глазах Сельмы блеснули слёзы.

Я нахмурился.

— Жалко его стало? А вышла бы ты по нужде на двор, а тебе стилет в шею. Хочешь так, да? Пойми, мы на войне, и путь к победе обязательно будет выслан чьими-то телами. Сегодня мы никого не потеряли лишь благодаря его нерасторопности и нашей чуткости…

— И воле господа, — вставил реплику брат Стефан.

— Вот именно. Любой из нас мог лежать на этом месте и выть от боли. Но лежит он. Так что не тебе, Сельма, решать, что по-человечески, а что нет.

Раненый прислушивался к нашему разговору. На что-то он ещё надеялся. Но когда мы направились к дому, оставив его на снегу, он прошептал невнятно: ради всего святого, помоги… Но помочь ему уже всё равно никто не мог. Обернувшуюся на шёпот Сельму я толкнул в спину, а потом и вовсе взял под локоть и повёл к крыльцу.

Глава 15

Утром я вывел буланого, обмотал закоченевшее тело ночного гостя верёвкой и привязал конец к задней луке.

— Куда вы хотите его, господин лейтенант? — кивнул на труп Рене.

— Отвезу тем, кто послал.

Рене покачал головой.

— Не надо, не злите их. Не приведёт это к добру.

— Вот именно. Я хочу разозлить их так, чтоб от злости они начали совершать ошибки. Ты знаешь, кто у них главный?

— Сеникур.

— Как его узнать?

— Толстый, похож на набитый паклей круглый кожаный мешок. Мы иногда набиваем такой и бьём ногами. Интересная игра.

— Понятно, как-нибудь поиграем вместе, а пока хочу глянуть, что представляет собой «Гнилое яблоко».