Понимание цен на строительство жилья в моей голове присутствовало. В данном случае речь шла о загородной постройке, цена которой зависит от размеров, материала, близости города, дорог и прочих нюансов, и варьировалась от десяти до ста пятидесяти ливров. Тут я не учитываю отели аристократов, храмы и крепостные укрепления. Стоимость уже готовых помещений может быть выше или ниже, всё решает прибыльность и состояние. Прибыльность, я думаю, у предлагаемого постоялого двора отсутствует, а состояние… Ну, если хозяйка второй год его продать не может… Надо посмотреть.

Я велел своей команде подниматься. Снова загрузили мешки на лошадей и двинулись за Хрустом. Я обратил внимание, как сухонький мужичок в обносках поглядывает за мешками. На вид небольшие, но лошади под ними прогибались и нервно сучили копытами. Когда мы отошли, оборвыш внимательно осмотрел следы, даже пощупал пальцами глубину следа.

— Щенок.

— Да, господин.

— Того мужичка видишь?

— Да, господин.

— Сможешь проследить за ним? Мне нужно знать, кто он и чем занимается.

— Сделаю, господин. Только как я вас потом найду?

Действительно, как он нас потом найдёт? Город мы не знаем, только площадь да замок.

— Слышал, о чём мы с Хрустом говорили?

— О постоялом дворе?

— Именно. Я собираюсь купить его. Находится он по дороге на Жуанвиль…

— Я понял, господин, ждите меня к ужину с вестями.

Он крутанулся на месте и рванул к торговым рядам.

Я почти сразу забыл о нём. Щенок мальчишка бойкий, добьётся результата там, где армия не справится, выпытает и всё разузнает, а мне нужно определиться с местом. Мысль купить постоялый двор так плотно засела в голове, что я уже почти купил его, оставались формальности: заключение договора и оплата.

Идти пришлось недалеко. Вокулёр сам по себе город маленький, далёких мест в нем нет, поэтому пятнадцать минут спустя мы стояли перед трёхэтажным фахверковым домом, который ввысь был больше, чем вширь. Впрочем, соседние дома были такие же, да и весь этот квартальчик походил на местную высотную застройку. Первые этажи, как и обычно, использовались под мастерские, всё, что выше, определялось под жильё.

Мы остановились перед плотно закрытой дверью, над которой висела вывеска с изображением свечи. Похоже, тут живёт свечных дел мастер.

Хруст ударил в дверь кулаком. Почти сразу послышался стук деревянных башмаков и мужской голос вопросил:

— Чего надо? Сегодня на продажу свечей нет, всё скупил кастелян замка.

— Открывай, это я, Рене, мы к тётке Джаккет.

— Кто это «мы»? — голос стал настороженным.

— Святая инквизиция, — вступил в разговор я. — Открывай, пока дверь не выломали!

Скрипнул запор, дверь открылась. На пороге стоял невысокий лысоватый мужчина в двухцветной котте и коричневых шоссах. Судя по одежде, профессия свечника приносила неплохой доход.

— К тётке Джаккет? — свечник выглядел растерянным. — Она… Мы всегда ходим к воскресной мессе, соблюдаем посты. От священника к нам никаких нареканий не было. Мы добрые, богобоязненные, ответственные люди, соседи подтвердят. Никаких ведьм и ведьмаков в роду отродясь…

Я махнул рукой:

— Да мы не поэтому поводу. Где тётку прячешь?

Свечник ткнул пальцем в небо.

— На чердаке у неё каморочка. Хотите подняться?

— Э, нет, дружище. Давай спускай её вниз.

С братом Стефаном мы прошли в зал. Это был не обычный зал, где за обедом и по праздникам собиралась семья и работники, а мастерская. Воняло жиром, прогорклым маслом. Возле закопчённой стены стояли казаны, под которыми тлели угли, внутри кипела мутная клееобразная жижа. Несколько подмастерьев и учеников за длинным столом катали фитили.

Я подвинул к себе ногой табурет, сел, брату Стефану табурета не досталось, и он остался стоять, сложив руки на животе.

По ступеням зашаркали подошвы, в зал в сопровождении свечника спустилась старуха. Она была закутана в подобие пледа и сильно щурилась. В мастерской свечных дел мастера было темно, свет исходил только от углей под казанами и двух масляных светильников на столе.

Увидев старушку, я уступил ей место. Она села и вздохнула:

— Чего ты с места сдёрнул меня, сынок? Старая я, вишь? Не мог сам подняться? Саму меня спускаться заставил. А как потом назад? Мне седьмой десяток, ноги болят, не ходят. Нешто так трудно было самому до меня дойти?

Седьмой десяток? А на вид все девяносто. Но, видимо, жизнь не лёгкая выдалась.

— Ладно, мать, не ворчи, я тебя порадовать пришёл. Хочу твой сарай выкупить. Избавишься наконец от своих гнилушек, вздохнёшь облегчённо.

— Гнилушек? — приподнялась с табурета старуха. — Как у тебя язык-то повернулся? Дом добрый в два этажа, загон, амбар рядом, конюшня. Гнилушек, ишь! Всё крепкое, как вчера строили. Прибраться только, паутину смести, камин затопить — и живи. Дрова рядом, ручей. Ты цену мне сбить хочешь? Не по-божески это. Я женщина старая, муж помер, сыновья сгинули. И ведь прошу-то всего ничего… семьдесят ливров.

Охренеть у неё расценки! Семьдесят ливров! Ничего у неё с семидесяти ливров не слипнется? Я посмотрел на келаря, тот пожал плечами, дескать, ты начальник, тебе и решать.

— А земля под двором чья?

— Моя, — закивала женщина. — И купчая есть. Всё честь по чести с сеньором Жуанвилем договорено. Он хотел в лен, да муж не согласился, выкупил место вдоль дороги. Всего семнадцать акров чистой земли и леса. Бери, родимый, не прогадаешь.

Я попытался перевести акр в метрическую систему, получалось, если не ошибаюсь, четыре сотки, а в общем зачёте почти семь гектар. Представить такую площадь мысленно не удалось, но воображение нарисовало достаточно большое поле. В общем, нормально, мне хватит. За такой объём семьдесят ливров не много. Однако поторговаться не мешает.

— Давай за пятьдесят, мать. Всё понимаю: жизнь тяжёлая, хлеб дорогой. Но и ты пойми: место глухое, заброшенное, большой выгоды с него не получишь, если вообще что-то получишь. Как бы не прогореть.

— Чё ж тогда покупать надумал, коль прогореть боишься? — наехала на меня старушка. — Стало быть, чуешь пользу… Последнее тебе слово — шестьдесят четыре ливра и ни денье меньше. Согласен так согласен, ан нет, то я пошла.

Она действительно встала и шаркающей походкой двинулась к лестнице. Я остался на месте. Ухватившись за перила, она обернулась.

— Ну так чё решил?