Шлюмберже заскрежетал зубами. Он уже видел меня в пламени, и отказываться от этого видения не было никакого желания. Но пришлось.

— Нет, монсеньор, ненужно.

— Хорошо. А вам? — отец Томмазо посмотрел на свору шавок позади него.

— Ненужно, монсеньор, — ответили они хором.

— Вот и живите с этой мыслью. Страх — лучшее, что придумал Господь, ибо страх ограждает нас от неверных поступков. А ты, Филипп, верни всё, что забрал у моего человека. И не смей даже смотреть в сторону его дома, не забывай о страхе.

Я взглянул на Жировика: есть ли страх у него? Пахан рытвинских всё это время стоял возле бочки с вином, пил и с ухмылкой поглядывал в нашу сторону. Вмешиваться в разборки он не собирался. Господа толкуют, ну и пусть. До чего дотолкуются не ясно, а если что-то пойдёт не так, то он ни в чём не виноват. Ничего не знаю, моя хата с краю. Удобная позиция. Но если ему представится возможность сделать из меня чучело, он этой возможностью воспользуется. Никакой страх его не удержит.

Глава 2

Я дошёл с отцом Томмазо до ворот монастыря Святого Ремигия. Всю дорогу инквизитор молчал. Прохожие, завидев нас, жались к стенам, кланялись, кто-то несмело просил благословения. Отец Томмазо не глядя крестил их, его в спешке хватали за руку, целовали. Возле монастыря я остановился, не зная, что делать дальше. Хотел было последовать за отцом Томмазо, но Клещ придержал меня.

— Иди домой, попрощайся с матерью. Утром приду за тобой.

Дома меня не ждали. Мама сидела в зале опустив голову, напротив лила слёзы Перрин, Щенок ворошил угли в камине. Когда я встал на пороге, они не сразу поняли, кто перед ними. Смотрели на меня минуту или больше. Первым очнулся Щенок.

— Господин!

Он подскочил ко мне, преданно заглядывая в глаза. Подошла мама, дотронулась до лица, словно проверяя, я это или призрак. Они уже похоронили меня, а я взял и вернулся. Случаются же чудеса.

— Вольгаст…

Я схватил её руку, прижался губами, и ещё минуту мы стояли так, не шевелясь и не говоря ни о чём, и только всхлипывания Перрин нарушали тишину. Потом я выпрямился.

— Мама, я ненадолго. Завтра ухожу.

— Куда? — тут же заинтересовался Щенок.

— Пока в монастырь Святого Ремигия…

— Ты решил принять постриг? — спросила мама. — Что ж, после всего случившегося…

Я покачал головой.

— Не совсем. Я вступил в братство псов Господних. Я теперь защитник монахов-проповедников.

— Инквизиторов?

— Да, мама. Вы считаете мой поступок неверным?

— Напротив, я рада этому. А что будет с нами?

— Отец Томмазо обещал позаботиться обо всём. Он сказал, что больше вам ничто не угрожает.

— И за это ты стал Domini Canes.

— За всё надо платить. Послезавтра утром мы отправляемся в Нанси. Не знаю сколько времени это займёт, может быть, несколько месяцев. Деньги у вас есть… Гуго похоронили?

— Да, на кладбище Сен-Морис. Пришлось заплатить два ливра, зато место очень хорошее, недалеко от входа.

— Два ливра дорого.

— Старик отдал за тебя жизнь. Это дорогого стоит.

Мне стало неловко. Гуго действительно умер, по сути, прикрыв меня собою. В темноте не больно-то ясно было кто есть кто, и вполне возможно, что тот болт предназначался мне, а я о двух ливрах заговорил.

— Я ему благодарен. Правда. Вернусь, поставлю каменную плиту, пусть все знают, кто под ней лежит.

Перрин зарыдала громче. Мы прошли к камину, Щенок подбросил дров, и под их треск и гудение огня мы молча просидели до поздней ночи.

Утром пришёл Клещ, с ним послушник в подряснике и драном плаще. Послушник встал в дверях, всем видом изображая покорность, Клещ прошёл к столу и положил на столешницу мой меч и клевец.

— Собирайся, Сенеген. Госпожа Полада, вот этот, — он кивком указал на послушника, — отныне будет делать всё, что прикажете: за водой ходить, двор мести. Кормить только не забывайте, а если и забудете, то не страшно, другого пришлём, — он хмыкнул. — Ну, Сенеген, готов? Вещи не бери, всё, что необходимо, дадим, — и похлопал по мечу. — Главное, его не забудь.

Я опоясался, обнял маму, потрепал Щенка по плечу. Мальчишка всхлипнул:

— Господин, вы обещали взять меня пажом.

— Как стану рыцарем, обязательно возьму. А пока приглядывай за Лобастым, договорились?

Выходя из дома, я постучал по притолоке. Клещ прищурился.

— Что за жест, Сенеген?

— Чтобы домой вернуться. Традиция такая.

— Чья?

— Есть один народ.

Я не стал вдаваться в подробности, да и Клещ ни о чём больше не спрашивал. Пока мы шли до монастыря, я попытался узнать о своих новых братьях.

— Много нас?

— Кого «нас»?

— Псов Господних.

— Ты, я и Чучельник.

— Трое?

— А куда больше? На мой взгляд, и ты лишний. Хорошо дерёшься, хорошо фехтуешь, но для пса этого мало.

— А что ещё нужно псу?

Клещ посмотрел на меня, как на описавшегося младенца.

— Про мозги что-нибудь слышал?

— Нет, а что это?

— Это такая штука, которой тебе придётся научиться пользоваться.

— Поможешь?

— Куда я денусь.

Мы дошли до монастыря. Привратник открыл ворота, поклонился. Клещ провёл меня через двор к маленькой дверце с торца главного здания. Здесь нас ждал монах в рыжей рясе, открыл дверку и первым вошёл внутрь. Трепещущий огонёк светильника выхватил из темноты каменные ступени. По узенькой лестнице спустились в подвал. Потолки низкие, идти пришлось сильно наклоняя голову. Пространство огромное, поделённое на несколько улиц. Большую часть занимали бочки, на каждой стояла маркировка римскими цифрами. Скорее всего, это год, а значит, в бочках вино. Попробовать бы. Из каждой. Такая жажда обуяла. Зачем нам какой-то Верден?

— Клещ…

— Чего тебе?

Старший Пёс не был настроен на шутливый лад. Он вообще относился ко мне с негативом. Не знаю, чем было вызвано подобное отношение, вроде я его никаким местом не задевал и в начальники не рвался. А может он сам по себе такой, недоверчивый, так что если общаться с ним, то исключительно по серьёзке.

— Это… чё мы сюда запёрлись? Сумрачно тут как-то.

— Сейчас увидишь.

Мы прошли до конца улицы, монах свернул вправо и, поднимая светильник над головой, повёл рукой:

— Вот.

Огонёк светильника