— И девку эту, гнать надо взашей, — вдруг добавила мама. — Не было ее — и все в порядке было. А только появилась, и сразу у Романа все лицо разбито!

— Пелагея здесь не причем, — тут же встал я на защиту девушки.

— Как это не причем? — вскинулась мама. — Разве ты не ее полез защищать? Разве не она своими прелестями Акимку разума лишила?

Девица стояла понуро возле входа из прихожей в гостиную и от каждого слова мамы вздрагивала и сжималась как от удара плетью. В ее глазах стоял ужас, а глаза покраснели от прихлынувших слез.

— Его никто не заставлял пытаться ее снасильничать, — спокойно ответил я. — Тот же Корней — почему-то не напивался, и уж никого не принуждал. Да и на меня руку не поднимал. Не в Пелагее дело, а в самом Акиме.

Мама лишь упрямо поджала губы. Все ясно, она изначально к ней предвзято отнеслась и свою позицию менять не собиралась.

— Где он сейчас? — спросил отец.

— В конюшне заперт, — ответила ему Евдокия. — Всю ночь там провел.

— Вот пускай пока и дальше там сидит, — мрачно заключил папа. — А мы пока позавтракаем, да решим, что с ним делать.

* * *

Ночь для Акима прошла тревожно. Осознание, что натворил, пришло почти сразу, как он разглядел в напавшем на него враге молодого барина. И надо же ему было так напиться! Нет, не господь послал ему эту девку, а дьявол! Как соблазн, от которого Аким не сумел отказаться. И что его дальше ждет?

В конюшне было прохладно. Повезло еще, что лето на дворе, а то зимой и околеть мог. Но страх неизвестности сжирал изнутри. Что с ним сделают? Плетей получит — это как пить дать. Но закончится ли все на этом? В крепостные не переведут — закон не велит, но ведь могут и продать. Дадут плетей и оставят дальше служить? Хотелось бы. Несмотря на все недовольство, что иногда Аким высказывал другим слугам Винокуровых, сам покидать свое место он ни за что бы не согласился. Но продажа — это еще не самый плохой вариант. Ведь за нападение на господина могут и в тюрьму отправить! В Сибирь сослать, и даже еще хуже — на каторгу! Ему еще нет сорока пяти лет, чтобы каторги избежать.

От таких мыслей Акима пробил озноб, а последний хмель окончательно выветрился.

«Если оставят дальше служить, видит бог — брошу пить!» мысленно пообещал себе Аким и истово перекрестился.

Когда утром, ближе к полудню, дверь в конюшню открылась, и зашел Корней, Аким уже успел пройти все стадии принятия своего положения. И по взмаху инвалида понуро поплелся на выход — навстречу своей судьбе.

* * *

После завтрака, на котором царило угрюмое молчание, мы все вышли на задний двор. Отец даже младшим детям приказал присутствовать и смотреть на наказание провинившегося слуги.

— Десять ударов плетью ему выпиши, — вдруг обратился он ко мне, пока Корней пошел за кучером.

Я удивленно посмотрел на отца. Но его взгляд был серьезен.

— Он на тебя руку поднял, тебе и наказание исполнять, — веско добавил папа, отметая любые возражения еще до того, как они прозвучали.

После чего вручил мне плетку. Деревянная рукоять была довольно большой — с мою руку по локоть. Из нее выходила плетка из кожи, которая через полметра разделялась на три отдельных хвоста. На конце каждого хвоста были завязаны узлы. Довольно большие, как бы не с два моих ногтя величиной.

— И не жалей его, — добавил отец, словно уловив сомнение в моем взгляде. — Подумай вот о чем — он несколько законов порушил: напился, как последний пьяница, снасильничать пытался и на тебя руку поднял. Десять ударов — это за первые два нарушения.

— А за последнее? — нахмурился я.

— То после, — отмахнулся отец, повернувшись к идущим к нам Корнею с Акимом. — Сымай с него рубаху! — приказал он инвалиду, когда два мужика подошли.

Корней тут же сдернул с кучера верхнюю одежду, оставив того лишь в штанах. Аким трясся от холода и страха, но в глазах окружающих, даже у Пелагии и мальчишек, никакой жалости я не увидел.

— Повертайся! — приказал отец уже самому Акиму.

Тот сглотнул и повернулся к нам спиной.

— За пьянство, опорочившее светлый праздник, ты, Аким, приговариваешься мной к пятью ударами плетью! Действуй, — это уже мне.

Подойдя поближе, чтобы достать, я оглянулся, убедился, что никого не задену, и широко размахнулся.

— Ить! — охнул и сжал зубы кучер после первого удара.

На его спине остались три красных точки — места, куда попали узлы на хвостах плети.

— Сильнее бей! — рыкнул отец.

Удар!

— Ох! — выдохнул Аким.

На этот раз в местах попадания выступила кровь. Чуть приноровившись к весу плетки и размаху, я тут же нанес еще три удара. Чтобы не затягивать — по себе знаю, любое ожидание боли куда хуже, чем сама боль. А на Акима я уже не сердился. Итак вчера ему рожу начистил. Но идти против заведенного порядка — это на ровном месте начинать вражду с собственной семьей, да и не поймет никто такого моего поступка. Даже сам Аким.

— За попытку взять девку Пелагею силой, да лишить ее невинности, богом дарованной — пять ударов плетью! — прогремел голос отца.

Спина Акима и после первых то ударов уже вся была красной от крови, а тут — еще пять. Одно меня радовало, что все-таки наказание произвожу я. И вот сейчас вторые пять ударов могу уже и не такие сильные нанести. На окровавленной спине это не так уже заметно будет, как с первым ударом получилось.

Спустя новых пять ударов плетью Аким, как подкошенный, рухнул на колени. Изо рта мужика вырывалось сиплое дыхание. Все тело дрожало. Я молча вернул плетку отцу. Тот посмотрел на меня неодобрительно.

— Слишком ты с ним был мягок, — прошептал он так, чтобы услышал только я. — Если не хочешь, чтобы крестьяне бунт подняли, надо не только им поблажки делать, но и в узде держать. Иначе — и себя и весь род сгубишь, когда мое место займешь.

После