Так оно и получилось — следующий штурм, в котором приняло участие сотни под полторы степняков (половина — пешая, с лестницами и тараном, под прикрытием поднявших над головами щитов), был направлен на ворота. Здесь мы понесли первые потери — ополченцу Григорию не повезло, он словил стрелу прямо в горло и с ужасными хрипами и агонией минуты три испускал дух. К счастью (прости-Господи) все были слишком заняты, чтобы сопереживать и терять «мораль» — мужики активно отстреливались, и благодаря большому скоплению «мишеней» немало стрел закончили свой путь в податливой плоти людей и лошадей.

Когда степняки с лестницами и тараном подошли к воротам и ближайшим стенам, часть ополченцев и дружинников сменила луки на большие камни и ёмкости с разогретой смолой. Татарву проломленные и обваренные головы подельников не смутили, и на смену павшим вставали новые. Когда первый удар тарана проверил ворота на прочность, я решил разыграть козырь:

— Горшки огненные к бою!

«Гренадеры» принялись сбрасывать горшки на степняков. Минут пять такое положение дел сохранялось, и все это время продолжали летать стрелы, камни, и продолжала литься смола. Горшки на этом фоне степняки и не заметили. Решив, что достаточное количество врагов и земли под ними окрасились в маслянисто-черны цвет, я дал отмашку, и на штурмующих посыпались горящие факелы.

Полыхнуло как надо! Вся «таранная» группировка вместо со щитами и самим тараном превратилась в огромную огненную гусеницу, тепло ощутили даже мы на стенах, а справа тем временем ополченцы при помощи рогатин опрокинули приставленную-таки к валу лестницу. Воздух наполнили отчаянные вопли, и к доносящемуся до нас теплу прибавился кошмарный запах горящей плоти, волос и одежды.

Горящая татарва тут же забыла о штурме и посыпалась в ров, надеясь спастись при помощи лужиц на его дне. Не «греческий огонь» всё-таки в горшках, горит-то замечательно, но в воде — недолго. Многие степняки погасли, но из-за ожогов и страха перед повторением эти уже не бойцы. Но и в почти статичные цели на дне рва стрелять из лука одно удовольствие — почти все, кто в него сиганул, там и останутся.

И вновь враги откатились, в этот раз оставив у наших стен…

— Двадцать семь! — споро сосчитал Дмитрий.

…Двадцать семь трупешников.

— Здесь разбились, теперь беготня начнется, — спрогнозировал он же. — Будут с лестницами с разных сторон влезть пытаться. Либо опять на пушку полезут — решат, что коли мы ее к воротам не таскали, значит припаса огненного для нее более нет. Горшков сколько? — спросил ответственного за ящики с переложенными для сохранности соломой кувшинчиками дружинника.

— Два ящика! — отчитался тот.

Двадцать штук ровно. Мало. Повернувшись к Тимофею, я велел:

— Бери десяток, быстро к химической избе иди, Ивана там сыщешь, пускай из бачка со смесью новой кувшинов наберет сколь получится. Будет жадничать — в зубы дай, но ласково, чтобы не зашибить голову ценную.

Отвечал «слушаюсь» Тимофей уже на бегу, а очередная немудреная шуточка добавила окружающим еще «морали». Так-то чего штурмы не обивать? Вон они, с двух сторон аки головешки да тараканы раздавленные валяются, а мы, за исключением Григория, целы. Ежели два раза к ряду татарва сунулась да кровушкой умылась, неужто в третий раз прорвется, будучи усталой, потрепанной да напуганной перспективой получить на голову огненный горшок или хотя бы булыжник? Победа «про очкам» уже за нами, осталось закончить нокаутом.

Из посада к «ставке» степняков принялись стягиваться мародеры, часть которых запрягла лошадок в груженные телеги — не все крестьяне вывезти успели. И конечно за спинами ублюдочных тварей в небо начали подниматься черные дымы. Зла не хватает. Лучше степнякам к нам в плен не попадать — этих не погнушаюсь на кол посадить без всякого гуманизма да подальше от поместья расставить, для назидательности. И даже это для чистого зла наказание слишком мягкое.

— О чем толкуют, как думаешь? — решил я отвлечься при помощи вопроса Дмитрию.

— В первых двух штурмах, как ты говоришь, «голыдьба», самые молодые и незнатные головы сложили, порядок такой у татарвы, — ответил он. — Теперича костяк опытный в дело пойдет. Вон как на них Алсанка руками машет да ругается так, что и до нас долетает.

Обрывки чужеземной речи и впрямь до нас ветром доносились.

— Говорит он им, полагаю, что-то навроде «горшки огненные да смола кончились», мы сами — устали и перепуганы их храбростью, а для пушки припаса…

— Огненного нету, — кивнул я. — Ежели на пушку сызнова сунутся, будет хорошо.

Догадки наши подтвердились: татарва сымитировала атаку на слабое место, мы немного выждали, пока они уверятся в том, что «огневого припаса» нет и скучкуются поплотнее, и я скомандовал «пли». Картечь порвала в клочья пяток степняков, поранила десяток других или их «транспорт», но татарва в этот раз не дрогнула — сам Асланка со своими ближниками у них в тылу находился, выполняя роль мешающего отступить заградотряда. Пока мы перезаряжались, особо умелый степняк успел накинуть на частокол аркан и помереть от пятка вонзившихся в него стрел даже не успев понять, что «подвиг» его оказался напрасным: дружинник с боевой косой спокойно срезал веревку.

Второй залп оказался еще результативнее, следом — третий. Пушка у нас неплохо закреплена на площадке при помощи реек, клиньев и скоб, но трясется она при выстрелах знатно, поэтому третья порция шрапнели полетела не туда куда планировалось, а чуть дальше и левее. Настолько, надо признать, удачно полетела, что иначе как привлеченным молитвою монастырской братии Божьим вмешательством такое и не объяснить: державшемуся вне зоны «прошлого» поражения Асланке снесло голову, а степняка справа от него и вовсе разметало в пыль.

Пострадало и с десяток других, не все летально, но к этому моменту, с учетом летящих в татарву других поражающих элементов, всего за десяток минут с начала третьего штурма на земле осталось валяться почти полста монголов. У нас — десяток раненых с очень хорошими