— Любезный Андрей Иванович, — уже с нажимом говорил Остерман, — сие дело политическое. От того, выйдет ли в ближайшее время из казематов Петропавловской крепости Александр Лукич Норов или же он здесь останется, зависит, сколь легко мы присоединим Крымское ханство к нашему благословенному государству.

— Нет, Андрей Иванович. Нынче Норов выйти не может, — припечатывал Ушаков.

Загадка посетила голову Андрея Ивановича Остермана.

— Вы что, додумались его пытать? — не скрывая возмущения, спросил Остерман. — Выбивали признание о крамоле на государыню?

Ушаков смолчал, оставляя своего собеседника без ответа.

Министр Остерман облокотился на спинку стула и на некоторое время закрыл глаза. Такой глупости от своего союзника он не ожидал. И, несмотря на то, что союз с Ушаковым казался Остерману временным явлением, он уже сейчас принял решение, что нужно некоторым образом дистанцироваться от Ушакова.

— И все же я надеюсь, какой-то выскочка не станет предметом нашей ссоры, — выразил надежду Андрей Иванович Ушаков.

— Да нет же, как можно, — отвечал Остерман, будучи уверенным, что ссоры не избежать.

Вряд ли получится действовать в деле освобождения Норова и при этом не зацепить Ушакова. Нужно же будет объяснить то, почему при первой же просьбе министра бригадира не отпустили. Впрочем, это личная обида. Видно же. А еще все же знают, что Норов не убоялся и принял вызов на войну от Ушакова. Если сейчас глава Тайной канцелярии отпустит Норова… Но Ушаков проиграл. Вернуть репутацию будет очень непросто.

Дальше разговор не заклеился, Остерман лишь только искал повод, чтобы покинуть Петропавловскую крепость. Необходимо срочно ехать во дворец.

Всё говорило о том, что старик Исмаил-бей, на склоне своих лет стал более сентиментальным, чем наверняка был раньше. Вспомнил о родственниках, о дочери и внуке. И Остерман понимал, что такие люди, находящиеся во власти своих эмоций и чувств, и действуют соответственно.

А что, если глава Крымского меджлиса заартачится? Нет, конечно же, последуют приказы армии усилить давление на Крым, и, скорее всего, будет подписан договор, возможно, ещё и на более кабальных условиях. Но ведь пока всё выглядит настолько замечательно и красиво и правильно для Российской империи…

Получается, что Крымское ханство словно бы скинуло с себя ярмо вассалитета перед Османской империей. Вошло в дружную семью Российской империи добровольно, без особого принуждения. Тогда и война против Османов выглядит как освободительная.

А это очень важно, чтобы и дальше боевые действия русских войск не встречали никакого сопротивления со стороны местных жителей. Напротив, чтобы была возможность поднять восстание среди порабощённых народов, прежде всего, славянских. И все должны видеть, что альтернатива есть. Вот — Крым. Вошел в состав России на очень даже привлекательных условиях.

Скоро Остерман отправился во дворец. Спешил своими действиями разорвать союз с Ушаковым. Статс-министру не нужны такие союзники, от которых не знаешь, чего ожидать. И которые не уступают даже в малом. И вовсе в последнее время Андрей Иванович Ушаков ведёт себя нерасчётливо, эмоционально. Есть даже признаки, что он медленно, но уверенно сходит с ума.

— К государыне нельзя, — с великим сожалением и даже как будто бы обречённостью указывал самому министру Андрею Ивановичу Остерману медикус Фишер.

— Что с её величеством? — строго спрашивал министр, догадавшись, что тут что-то неладное.

Обычно лейб-медик Фишер был более в благостном настроении. В целом казался жизнерадостным человеком.

— Сударь, прошу вас простить, но если вам нужны сведения о состоянии здоровья её величества, то спросите у герцога, — потупив глаза, говорил Фишер.

Снова случился приступ. Сладости, конечно, помогли Анне Иоанновне выйти из того состояния, в котором она пребывала как-то и во время приёма во дворце. Однако в этот раз…

Остерман незамедлительно пошёл искать Бирона. Фишер хотя бы сказал, что герцог недавно вышел из покоев государыни и направился в трапезную.

— Этот ещё сейчас пить начнёт, — бурчал Остерман, быстро направляясь в сторону столовой. — Тут думать нужно и действовать, а не горе заливать.

— Что с государыней? — без особых прелюдий спрашивал Остерман.

— А, это вы, — с поникшим видом за столом сказал герцог.

Нет, Бирон пил не вино или какие-нибудь иные хмельные напитки. Перед ним стояла чашка с очень крепким кофе. Герцог всю ночь не спал, а этот напиток позволял ему оставаться бодрым.

Хотя, в данном случае, скорее нужен был предлог, чтобы уйти из спальни государыни. Нужно было что-то выпить. То, что не будет туманить разум, но что между глотками позволяет подумать, или же, во власти своих чувств и эмоций, самому себе сопереживать.

— Присаживайтесь, господин Остерман, — сказал герцог, указывая на стул рядом с собой.

Министр, не сводя глаз с герцога, медленно присел.

— Она жива? — тихим и сдержанным голосом, чтобы соответствовать настроению герцога, спросил Остерман.

— Пока да. От тебя же, старый лис, тайной не будет. Да и такое в тайне сложно будет сохранить хоть какое-то время… — сказал герцог, делая глоток кофе.

У Остермана отлегло, что её величество жива, но это «пока»… Однако он терпеливо дождался, пока Бирон сделает глоток крепчайшего кофе, предоставляя возможность выговориться.

— Началось всё с того, что ночью, когда я имел счастье общаться с государыней, ей стало плохо… — вновь герцог сделал паузу, посмотрел на кофе, но в этот раз совершать ещё один глоток не захотел. — Как и в прошлый раз, ей тут же подали сладкую воду, и вроде бы пришла в себя, как и тогда, на приёме. А потом…

Искренняя слеза сожаления скатывалась по гладкой щеке герцога.

— А потом она схватилась за балдахин, вся выпрямилась, упала с кровати. Я позвал медика. Благо, что он не спал, а дежурил у покоев Анны Леопольдовны. А ещё… — вновь пауза.

Даже у терпеливого Остермана сдержанность была на пределе. Он хотел выкрикнуть герцогу, чтобы тот собрался. Чтобы прекратил эти нелепые переживания, а рассказал, что происходит.

Можно сопереживать, можно горевать, но только лишь тогда, когда решены все политические проблемы, связанные со здоровьем государыни. А не вот так вести себя. Но Остерман сдержался.

— По настойчивой просьбе Фишера во дворце уже второй день находится молодой медик бригадира Норова. Этого юношу зовут Ганс Шульц. Вот он и давил на грудь нашей государыни, вернув её к жизни. Но разве теперь это жизнь…

Остерману понадобилось не менее двадцати минут, чтобы узнать, в каком состоянии сейчас находится государыня. Случился