Валентина вдохнула. Медленно. Как при погружении в кипяток.

– А предупредить ты не могла?

– Предупреждение – это для слабых. Ты – наша последняя линия обороны. Надо учиться жить в условиях боевого тревожного состояния.

– Я работаю в офисе. Какого чёрта зачатие должно происходить по тревоге?

– Потому что твоя сексуальность в режиме ожидания даёт сбой. Я тебя уже не могу руками двигать – ты как гуталин на морозе. Нужен стимул.

Валентина замолчала. Где—то в душе скрипнуло кресло. Может, от ужаса. Может, от скуки. А может, это совесть пыталась сбежать из организма, но наткнулась на отчётность.

– А что будет, если это случится… ну… в людном месте? – осторожно спросила она.

– Валюша, у нас нет «если». У нас есть «когда». И «где». И оба эти пункта – вне зоны твоего влияния. Мы всё автоматизировали. Добро пожаловать в эру автозачатия.

– Это незаконно, – пробормотала она. – Наверное.

– У тебя нет больше законов. Только протокол и табличка с пометкой «объект под наблюдением».

На секунду повисла тишина. Даже холодильник затаился, будто боялся стать свидетелем нового витка сюжета.

– Значит, я просто… жду?

– Нет, ты живёшь. Как женщина. Как боец. Как фабрика эмоций на последнем издыхании. И, кстати, оденься. Если будильник сработает прямо сейчас, ты хотя бы не опозоришься в этом мешке из—под картошки, который ты называешь халатом.

Валентина медленно поднялась. Табуретка скрипнула, словно осознала, что теряет свою единственную клиентку.

– Скажи честно… – выдохнула она. – Мы с тобой умрём?

– Мы с тобой не умрём, Валюша. Мы либо зачнём, либо станем материалом для утепления космических сортиров. Выбор – за тобой.

Она пошла в ванную. Внутри гудело. Не как от простуды. Как от торжественной церемонии конца.

А будильник уже тикал. И, кажется, совсем скоро кто—то зазвонит. Не по телефону – по позору.

Универсам «Продукты+» встретил Валентину, как старенькая тётка на вахте: с натянутой вежливостью, за которой скрывалось явное подозрение. Воздух внутри стоял как в бане для пенсионеров – густой, душный, слегка мясной. Освещение мигало, как пьяный фонарщик на каникулах, и каждая тележка скрипела так, будто возила груз вины.

Валя взяла корзинку и пошла вдоль полок с видом человека, который ищет не йогурт, а хоть какой—то смысл. Сканировала ценники, как будто знала, что в одном из них скрыта инструкция к спасению. Но всё было напрасно. Даже скидка на гречку не внушала оптимизма.

Первая странность подкралась возле полки с сервелатом. Внезапно где—то внутри щёлкнуло – не громко, но с эффектом разрыва шаблона. Всё вокруг вдруг приобрело дополнительную плотность: воздух стал гуще, пальцы – влажнее, уши – краснее.

Внутри живота прокатился медленный, ленивый каток. Прямо под рёбрами. И оттуда – волной, вверх, как гейзер с похотью вместо воды. Валентина вздрогнула, дернулась, и с таким энтузиазмом схватилась за полку с колбасами, будто хотела не выбрать, а спастись от падения в ад.

– Пармезан… – выдавила она в пространство, но получился не голос, а звук, будто кто—то попытался петь через пылесос.

Ноги подкосились, спина выгнулась, лицо пошло пятнами. И не благородными – а такими, какими покрываются бананы за минуту до мусорного ведра. Губы сами начали кривиться в какую—то пародию на улыбку: нижняя дрожала, как желе на трамвае, верхняя пыталась сбежать на лоб. Взгляд стал влажным, стыдным, расползшимся. Один глаз косил в «акцию на лук», другой – в мир иной.

Плечи поплыли. Рука непроизвольно потянулась к голове, зачем—то поправить невидимую причёску. Шея поворачивалась с грацией сломанного зонтика. Спина при этом гнулась назад, как у человека, который одновременно страдает от судороги, эротического транса и желания исчезнуть.

– Всё хорошо… – прошептала Валентина с такой интонацией, как будто пыталась уговорить котлету не гореть.

Рядом уже начали оборачиваться. Бабушка с капустой затаилась, как разведчик. Мужчина в пиджаке снял очки и протёр их, чтобы убедиться, что видит не эротическую галлюцинацию. Ребёнок с тележкой захлопал глазами и спросил у мамы, что с тётей. Мама утащила ребёнка в отдел молочки, бормоча «не смотри, это актриса».

А Валентина продолжала извиваться. Левая нога топталась на месте, правая пыталась отступить, но пол был скользким – не в физическом смысле, а в жизненном. Бёдра двигались с тем уровнем сексуальности, какой бывает у антенны во время шторма. Спина выгибалась волной, лицо сводило в гримасе между предынфарктным шоком и попыткой сыграть лиса—Алису.

Кляпа, очевидно, уже открыла попкорн. И тут, как спущенный с небес чек—лист санитарного контроля, к ней подошёл молодой менеджер.

Бейдж с именем «Илья» болтался у него на груди, как символ беспомощной цивилизации. Вид у него был тревожный, как у человека, который однажды нашёл в упаковке макарон иголку, но до сих пор никому об этом не сказал.

– Простите… вам плохо? – спросил он, наклоняясь. От него пахло кофе, пластиком и легким ужасом.

– Нет! – слишком громко сказала Валя, и сразу же добавила: – Да! То есть… мне просто жарко. Просто вдруг… сервелат! Ха—ха…

Илья посмотрел на неё так, будто пытался вспомнить, есть ли в их магазине алгоритм по работе с одержимыми.

– Давайте я отведу вас в подсобку. Там есть вода… стул… кулер… воздух… стены… – он сбивался, как будто сам начал заражаться её паникой. Но взял её под локоть – аккуратно, почти нежно, как берут кота, который может обмочиться от страха или влюблённости.

Валентина не сопротивлялась. Походка была судорожной, будто у куклы, которой сломали внутреннюю гироскопическую систему. Плечи подёргивались. Подбородок жил своей жизнью. Губы растягивались в странной улыбке, как будто пытались сбежать через уши.

Подсобка встретила их пустотой, освещённой лампой, которая мигала с такой настойчивостью, будто тоже хотела сбежать в отдел алкоголя.

Менеджер жестом указал на стул, сам начал копаться у кулера.

– Сейчас налью вам… что—нибудь освежающее… – пробормотал он.

И вот в этот момент всё оборвалось. Где—то внутри головы – не у Валентины, а у сущности, притаившейся в ней, – щёлкнул переключатель.

Кляпа открыла глаза изнутри. И глаз у неё был один – общий с Валей, но наглый.

– Так… – сказала она тихо. – Мой выход.

Менеджер по имени Илья как раз поднёс пластиковый стакан к кулеру, когда позади послышался мягкий хлопок подошв – шаги Валентины. Он обернулся – и в тот момент, когда привычная застенчивая девушка должна была присесть на стул, закутаться в неловкость и