Эйвинд, проверявший крепление щитов у борта, присвистнул:

— Неужели все так плохо? Своя кровь, всё же… В крайнем случае, по морде съездить — и все дела.

— Своя кровь? — Лейф горько, беззвучно усмехнулся. — Я надеялся на хольмганг. На песчаной косе, перед лицом богов и людей. И я бы убил его. Без сомнений и без сожалений. Вот как я не доверяю своему брату, Рюрик. Вот насколько всё плохо.

От его слов стало холодно, будто от внезапного порыва ледяного ветра с фьорда. Эта семейная вражда была опаснее любого внешнего врага. Она подтачивала Альфборг изнутри.

— Надеюсь, мудрость ярла и его воля сумеют удержать Торгнира от опрометчивых шагов. — тихо сказал я.

Лейф лишь пожал своими могучими плечами и философски подметил:

— Надежда — удел слабых. Сильные полагаются на сталь.

Наконец, погрузка была закончена. Подняли тяжелый, узорчатый парус. Он наполнился упругим осенним ветром и натянулся, как кожа на барабане.

Драккар дрогнул, заскрипел уключинами и плавно, величаво тронулся с места, отходя ответхого причала. Я стоял на корме, положив руку на холодное дерево борта, и смотрел на удаляющийся Альфборг, на одинокую фигуру старого ярла, и чувствовал, как в груди закипает странная, противоречивая смесь облегчения и тревоги.

* * *

Торгнир смотрел, как корабль с братом и этим выскочкой-скальдом скрывается за скалистым мысом. В душе бушевал хаос из злорадства, ярости и страха. Пусть шторм разобьет их в щепки! Пусть ветер выбросит их на голые скалы! Пусть морские твари пожрут их надменные сердца! Лишь бы они не вернулись. Лишь бы этот позорный союз никогда не состоялся.

— Пойдем, сын, — голос отца вернул его к реальности. — Нам нужно поговорить. Наедине.

Торгнир демонстративно фыркнул и медленно повернулся к старику. Сперва домашний арест, как какому-то провинившемуся мальчонке, а теперь — разговоры по душам? Лицемерие. Кругом одно лицемерие и игра в большую дружную семью, которой не было и в помине.

Они молча, не глядя друг на друга, дошли до покоев Ульрика. Отец тяжело опустился в свое резное кресло. Его лицо, всего час назад светившееся надеждой, снова осунулось и выдавало неподдельную усталость.

— Зачем, Торгнир? — прямо с порога, без предисловий, спросил Ульрик. — Зачем ты жжешь наши же селения? Зачем терзаешь свой народ?

Торгнир замер. Он ничего не понял. Слова отца повисли в воздухе бессмысленной и дикой взвесью.

— Какие селения? — искреннее удивился сын. Он даже шагнул вперед.

— Не притворяйся! — Ульрик ударил кулаком по дубовому подлокотнику. Глухой удар отозвался эхом в пустой комнате. — В округе объявились поджигатели. Жгут хутора, никого, к счастью, не трогают, но кричат и передают «привет от Бьёрна Веселого». Тебе бы это было выгодно. Сорвать союз, выставить меня и Лейфа глупцами, не способными защитить свою землю. Оставить меня в одиночестве против всех.

Возмущение поднялось в Торгнире горячей волной. Его лицо исказилось, тонкие губы задрожали.

— Отец… Я понимаю твое недоверие ко мне. Понимаю! Ты всегда видел во мне второго, худшего. Но я бы до такого не опустился! — его голос сорвался на крик. — Я ни за что не стал бы жечь дома своего же народа, разорять своих же людей, сеять панику среди тех, кого я… кого я хочу однажды возглавить! Ради чего? Ради сиюминутной политической выгоды? Я не монстр! И не дурак!

Он говорил искренне. Слишком искренне. Слишком горячо. Ульрик пристально смотрел на него, его пронзительный взгляд искал в глазах сына ложь, двойное дно, но видел лишь оскорбленную ярость, боль и, возможно, каплю надежды.

— Очень на это надеюсь, — наконец, выдохнул ярл, откидываясь на спинку кресла. — Но мне неприятно, сын. Мне неприятно и горько, что ты тайно вел переговоры с Харальдом. Мне неприятно до боли, что ты не в ладах с Лейфом. Он твой старший брат! Плоть от плоти нашего рода! Будущий ярл Альфборга! Вы должны помириться! Должны!

— Ни за что! — выкрикнул Торгнир, и все его обиды хлынули наружу. — У нас разные матери! Или ты забыл? Или ты забыл, как он и его друзья унижали меня в детстве? Дразнили «тростинкой», отбирали игрушки, смеялись, что от меня не будет толку? Меня, твоего сына! Ему всегда доставалось больше! Больше любви, больше внимания, больше похвалы за каждый пустяк! А я… я был как бы между делом. Ты меня терпел, потому что я — родная кровь. И только! Потому что так положено!

Он тяжело дышал, чувствуя, как подкатывает ком к горлу. За этими словами стояли годы одиночества, непризнания и жажды отцовского взгляда, устремленного на него с одобрением, а не с досадой.

— И ты делаешь ошибку, доверяя наш народ Лейфу! — продолжил Торгнир. — Ему не хватит ума, чтобы привести Альфборг к процветанию! Он воин, да. Прямолинейный, как удар копья. Но не правитель! Не дипломат! А вы с ним… вы оба сошли с ума, раз верите, что этот жалкий, раздираемый склоками объединенный Буян выстоит против Харальда! Это самоубийство! А я не хочу вести свой народ на убой!

— Хоть твои слова и ранят мое сердце, я все равно люблю тебя, сын, — тихо сказал Ульрик. — Но ты многого не понимаешь… Харальд не станет терпеть тебя на троне. Ни тебя, ни Лейфа. Никого из нашей крови. Рано или поздно он поставит сюда своего человека, своего ярла. А нас — убьет или изгонит, как бездомных псов. Мы сразимся! И либо погибнем с честью, либо отстоим свое право дышать этим воздухом и пахать эту землю. Другого пути нет. Ни для меня. Ни для тебя.

— Ага! — язвительно, с горькой усмешкой бросил Торгнир. — А потом за нас возьмется в полную силу и Бьёрн! Мы просто сменим одного хозяина на другого, более хитрого! Ты видел этого Рюрика? Ты слышал, как он говорит? Он не воин, он… мыслитель! Такие опаснее! Они завоюют тебя не мечом, а словом, и ты сам отдашь им все, что у тебя есть!

Ульрик смотрел на него с бесконечной усталостью. Спорить и что-либо доказывать не было сил. Он исчерпал их все.

— Завтра, на рассвете, соберешь своих верных воинов. Отправишься искать этих поджигателей. Прочешешь все наши владения, каждую ложбинку. И, клянусь Тором, не вздумай натворить глупостей в порыве гнева! А сейчас… уйди. С глаз долой. Я… я хочу отдохнуть.

Торгнир постоял еще