— Ну, Прут и правда долбанафт редкостный, — выдал с улыбкой Дмитрий Дмитриевич.

Этому мужчине явно не повезло с отцом, а его отцу — с его отцом, и, видимо, ещё с имперских крестьян, получив фамилию Димокрик, они называли детей Дмитриями, чтобы хоть как-то подсластить родовую пилюлю. Вот и до наших дней получился целый род Дмитриев, сынов Дмитрия Димокрика.

— Мне с этой писулькой что делать? — спросил Потапов у взводного.

— Ну, тут два пути: подписать или не подписать, — пожал плечами взводный.

— А Пруту что сказать, что парень прав во всём⁈ В общем, так: Кузнецов, сейчас едем в Управу, ты перед ним извиняешься и говоришь, что погорячился.

— Зачем? — спросил я. — Чтобы меня во взвод охраны к дубам-колдунам засунули? Я лучше уволюсь.

— Я ебал… — выдохнул ротный и подтянул к себе листок, занеся над ним свою руку с ручкой. — И ведь меня начальник спросит: «А ты почему людей увольняешь, у тебя что, людей много⁈» И у этого вот спросил парня…

Ротный ткнул в воздух ручкой, словно хотел меня пронзить ей на расстоянии, продолжил,

— Ты почему увольняешься⁈

— И что он ответит? — спросил Димокрик уже у меня.

— Правду, товарищ старший лейтенант. Как классик сказал, её говорить легко и приятно. А Пруту передайте, что предложили мне извиниться, но я сказал вам, что «пацаны не извиняются», — применил я приём дяди Миши.

И секретарь Елена хихикнула.

— Ты мне скажи, — спросил у ротного Димокрик, — он нормальный боец?

— После стоп-слова «пацана» уже не знаю… — покачал головой ротный.

— Ты нормальный? — спросил у меня взводный на серьёзных щах. — Перефразирую: ты работать тут ещё хочешь?

— Если мозги трахать мне не будете — буду работать, — ответил я.

— Так зачем ты тогда у Прута рапорт подписал⁈ — прокричал Потапов.

— А там было два рапорта: во взвод сопровождения, где наркотики надо возить, и на увольнение. И я после того раза наркотиков как огня боюсь, вот и выбрал меньшее зло.

— Он ещё и шутит, — вздохнул ротный.

— Значит, голова есть на плечах. А переведи его ко мне во взвод, если Ратмир с ним работать не может, давай я попробую? — попросил Димокрик. — А начальнику я сам всё объясню. Дайте мне рапорт.

— Господа офицеры, я в принципе готов работать, и Мухаматдиеву я всё объясню, но в управу я больше ходить не буду — ни за извинениями, ни за наградами.

— Дождёшься от них наград! — хмыкнул взводный и, взяв мой рапорт, хлопнул меня по плечу. — Иди вооружайся, сегодня старшим на 322-й будешь.

— Зря, Дим, намучаешься ты с ним, — произнёс ротный, когда мы выходили из роты.

— Николай Павлович, так может, всё-таки подпишите тогда? — спросил я.

— Ты мне, блядь, говорить будешь, что делать⁈ — воскликнул командир роты, вставая, а ручка полетела в меня, но ударилась об косяк и, разлетевшись на три поражающие части — стержень, корпус и колпачок, — никого не убила. — Наберут по объявлению дураков!..

— Пойдём, пойдём! — поторопил меня взводный, выводя меня из роты.

— Зря. Всем было бы легче, — пожал я плечами и пошёл в оружейку.

— Ты же понимаешь, что Прут к тебе на разводы будет приходить и законы спрашивать?

— Главное, чтобы боевые приёмы борьбы не спросил, — ответил я. — А то ведь я отвечу.

— А ты знаешь, как Прут начальником отдела кадров стал? — спросил у меня взводный.

— Нет.

— Служил он замом в Стрежевском МОВО по технической части. И вот уходит на пенсию Арсеньтьев, их начальник, и ежу понятно, что из замов кто-то будет назначен вместо него. Так вот, он подходит к своему коллеге, тоже заму по служебной линии, и говорит: «Борисыч, мы же с тобой друганы, давай выпьем за повышение Арсеньтьева». Ну вот, подняли они рюмки, чокнулись, и его коллега выпил, а Прут — нет. И говорит: «Нифига! Не знал я, Луцких, что ты такой пьяница! А у меня и рапорт вот он». Ну, Луцких взял ему да в лицо засветил. Скандал этот до Управы дошёл. Луцких уволили за рукоприкладство и пьянство, поставили на должность начальника МОВО Шикова, третьего зама по кадрам. А Прута перевели в Златоводск простым кадровиком. И представь, тут он вырос до начальника отдела кадров всего за три года. Мораль чувствуешь?

— Не бухать с Прутом на службе? — предположил я.

— И если бухаешь вне службы, либо задом к нему не поворачивайся, либо чугунную сковородку в штанах носи.

Взводный казался весёлым, и я пошёл вооружаться, а он пошёл наверх, куда-то в кабинет начальника.

Я же поздоровался с дежурным и, положив карточки на оружие в окошко, произнёс, что мне нужна ещё и кобура.

На что мне кивнули и выдали.

И вот я уже был с бронёй и с каской, с автоматом и пистолетом на поводке, пристёгнутом к ремню. Выйдя к машине, я вздохнул: за рулём 322-го экипажа сидел стажёр Бахмацкий.

Закинув броню и каску на задние сидения, я, не проронив и слова, пошёл в дежурку.

Навстречу мне как раз шёл взводный.

— Товарищ старший лейтенант, — обратился я, — разрешите вопрос.

— Дмитрий Дмитриевич, можно меня звать. Разрешаю.

— У вас хобби такое — собирать фриков у себя во взводе? Просто у меня водитель — стажёр Бахматский, который скорее всего аттестацию не пройдёт по причине инфантилизма.

— Слава, да? — спросил у меня взводный, и я кивнул. — У меня выговор уже есть, у меня и так всё по минимуму, и я единственный, как и ты, собственно, наказания уже не боюсь, потому как некуда меня уже больше наказывать. Но зато знаешь, что у меня во взводе хорошо?

— Что? — спросил я.

— У меня комплект по личному составу из отверженных, прокажённых и фриков — как ты говоришь. Можно сказать, мой взвод — это ночной дозор. Мы — меч во тьме; мы — дозорные на Стене; мы — щит, охраняющий царство людей!

«Отбитый…» — подумал я.

— Ещё вопросы будут? — закончил он читать стихи.

— Будут. Что с рапортом?

— С рапортом? — переспросил он.

— Ну да, с моим рапортом, который Мухаматдиев подписал и Прутов.

— Первый раз слышу, ты что-то писал? Ну, в следующий раз будешь в секретариате — штамп регистрации ставь, а то документы они теряются. Но ты не переживай, тебе у нас понравится.

— У вас во взводе есть люди с максимальным окладом? — спросил