Я сжал кулаки.

«Одно к одному. Старая лиса решила ударить в самый сложный момент».

— Это нужно прекращать, — сказал я, поднимаясь.

Я посмотрел на деда и дядю Олега.

— Идемте. Пора поговорить с «убитой горем» матерью.

Глава 14

Глава 14

Мы шли по гулким дворцовым переходам. Мои шаги были твердыми, за мной топали дед Прохор и дядя Олег с Поздеем. Моя молчаливая решимость, казалось, заставляла встречных слуг испуганно жаться к стенам. Я принял решение. Хватит полумер. Хватит играть в доброго боярина, задрали! С волками, как говорится, нужно выть по-волчьи. И сегодня эта волчья стая Нагих услышит мой рык.

Чем ближе мы подходили к царской опочивальне, тем громче становились рыдания и причитания. Когда мы вошли, я увидел тщательно разыгранное представление. В полумраке комнаты, освещенной лишь лампадами и оплывшими свечами, на высоком ложе под парчовым покрывалом лежало тело Дмитрия. Воздух был тяжел от запаха ладана, воска и чего-то еще — сладковатого запаха тлена. У ложа на коленях, в черной иноческой рясе, заламывая руки, билась в истерике Мария Нагая.

Она была еще не стара, но годы, проведенные в монастырской ссылке, и вечная обида и злость на весь мир оставили на ее лице глубокие следы. Сейчас ее платок сбился, седеющие волосы выбились из-под него, лицо было красным и мокрым от слез, но глаза… глаза горели сухим, яростным, абсолютно не скорбным огнем. Это был огонь ненависти и расчета. За ее спиной, мрачные как тучи, стояли ее братья: Михаил и опухший от пьянства Григорий, — всем своим видом изображая скорбь и праведный гнев. И самое главное — в углу, пытаясь совершать заупокойные молитвы, но явно сбитый с толку этим представлением, стоял бывший патриарх Иов. Вокруг, боясь подойти ближе, сгрудилась толпа дворцовой челяди, со страхом и любопытством впитывая каждое слово.

Увидев меня, Мария Нагая вскочила, ее движение было по-змеиному быстрым.

— Вот он, душегубец! — пронзительно закричала она, указывая на меня дрожащим пальцем. — Пришел полюбоваться на дело рук своих! Кровиночку мою извел! На крови сына моего на трон взойти хочешь, волк Старицкий!

Я не стал вступать с ней в перепалку. Вместо этого обвел тяжелым взглядом толпу челяди.

— Всем вон! — Голос мой прозвучал негромко, но властно и эхом разнесся по палате. — Оставить лишь родню покойного и отца Иова! Мои дядья и дед, не дожидаясь повторного приказа, сделали несколько шагов вперед, и толпа, не смея ослушаться, поспешно ретировалась, пятясь к дверям. Вскоре в опочивальне остались только мы.

Я медленно подошел к Марии Нагой, глядя ей прямо в глаза.

— Перестань, инокиня, — тихо, но так, чтобы слышали все, произнес я. — Твой сын, царевич Дмитрий, умер еще в Угличе. Младенцем. И ты сама это знаешь лучше всех.

Нагие остолбенели от такой прямоты. Иов замер, прекратив молитву, да и дед с дядьями начали переглядываться и корчить друг другу рожи.

— Что ты несешь, щенок⁈ — взвизгнула Мария. — Да как ты смеешь хулу возводить⁈

— Я смею, — оборвал я ее. — А вот ты смеешь обвинять меня в убийстве царя, когда сама виновата в гибели своего истинного сына? Сама его в ненависти ко всем растила, сама и не углядела! А теперь, когда этот самозванец мертв, снова пытаешься разыграть карту убитой горем матери? Ты сама назвала его сыном! Перед всей Москвой! Зачем? Власти захотела? Вернуться из монастыря, снова стать царицей-матерью? Была дурой, когда сына своего не уберегла, дурой и осталась, когда на эту авантюру с лжецом пошла!

— Да как ты смеешь, пес⁈ — не выдержал Гришка Нагой, который до этого лишь злобно сопел, и, выхватив саблю, бросился на меня. Я этого ожидал. Не делая ни шагу назад, просто ударил его кулаком в лицо. Коротко, жестко, без замаха. Гришка охнул, из носа его хлынула кровь, и он мешком осел на пол. Афанасий Нагой отшатнулся.

— Ты кем себя возомнил, пьянь? — прошипел я, глядя на поверженного Михаила. — Достал уже со своей спесью. Еще раз сунешься — башку отрублю, и род твой не поможет.

В наступившей звенящей тишине раздался сухой голос Иова.

— Довольно! — Старец медленно поднялся, опираясь на посох. — Перед телом усопшего и перед лицом Господа негоже чинить распрю и проливать хулу! Государыня, уйми свою скорбь и гнев, ибо ведут они лишь к новой смуте. А ты, князь, укроти ярость свою, хоть и справедливую. Не время для суда, время для молитвы.

Слова Иова подействовали на Марию отрезвляюще. Она посмотрела на поверженного, скулящего брата, на мое непроницаемое лицо, на суровые лица моих дядьев и деда, и поняла, что проиграла. Ее публичное представление провалилось. Она замолчала, лишь тяжело дыша и метая на меня полные ненависти взгляды.

— Дядя Олег, — спокойно сказал я. — Проводите государыню-инокиню и ее братьев в подобающие им покои. И приставьте надежную стражу. Чтобы никто их не беспокоил и чтобы они никого не беспокоили. Зорко за ними следить.

Нагие, сломленные и униженные, под конвоем моих людей покинули опочивальню.

Я остался наедине с дедом, Поздеем и Иовом. Кризис был купирован. Жестко, даже жестоко, но по-другому, видимо, было нельзя.

— Жестоко ты с ними, князь, — произнес старец, будто прочитав мои мысли. — Но, может, иначе в наше время и нельзя.

— Они сами выбрали этот путь, отче, — ответил я.

По пути обратно дед тихонько спросил, так чтобы слышали лишь я, дядя и он.

— Андрей, это правда, что ты сказал про сына Марии?

— Правда, дедушка, — кивнул я. — Забудьте о том, будто и не слышали никогда, — серьезно глянул на них, и дед с Поздеем кивнули.

Я вернулся в кабинет, где меня дожидались. Дверь за моей спиной тихо прикрылась. В палате воцарилась тишина, все смотрели на меня в ожидании: князья Одоевский, Воротынский, Волынский, дьяк Власьев. Они видели, как я ушел разбираться с Нагими, и по моему мрачному, решительному лицу догадывались, что разговор был не из приятных и закончился не в пользу царицы-инокини.

Я не стал тратить время на объяснения.

— Казна почти пуста, — начал я без предисловий, и бояре напряглись. — Войску надобно платить жалованье. Ждать, пока сыск окончится, времени нет. Вина главных изменников