Ночь. Дорога. Телега медленно катилась по тракту, окруженному лесом с обеих сторон. Луна выглянула из-за облаков, освещая путь бледным серебристым светом.

На козлах сидели двое. Спины широкие, шапки, тулупы. Один держал вожжи, второй дремал, покачиваясь в такт движению.

За телегой никого. Впереди — только дорога, лес, ночь.

Я мог спрыгнуть. Прямо сейчас. Скатиться с телеги, броситься в лес, бежать. Но куда? Я не знал, где нахожусь. Насколько далеко от Тулы. В какую сторону бежать.

Нужен был план. Не импульсивное бегство, а расчет.

Внезапно повозка качнулась.

— Тпру! — заорал Степаныч. — Стой, окаянная!

Я едва успел снова прикрыть глаза, изображая бессознательное состояние.

— Что там? — испуганно взвизгнул Сенька.

— Дерево поперек. Ветром, что ли, свалило?

— Каким ветром? Тихо же…

Дерево поперек дороги в лесу — это классика. Засада? Но кто?

— А ну, Сенька, слезай, глянь, — скомандовал старший. — Да пистоль возьми, дурья башка.

Послышался звук спрыгивающего тела. Хруст веток под ногами.

— Ну, что там? — нетерпеливо крикнул Степаныч.

— Да здоровенная осина, Степаныч! — донеслось издалека. — Вдвоем не оттащим. Объезжать надо.

— Куда объезжать? Тут болотина по краям! Топор бери, рубить будем.

— Топор в кузове, под лавкой!

Шаги приблизились к повозке. Заскрипел задний борт.

У меня был один шанс. Один-единственный.

Я сжался в комок, подтянув колени к самой груди. Адреналин выплеснулся в кровь, на секунду заглушив боль в голове.

Полог откинулся. Внутрь пахнуло свежим лесным воздухом.

— Где тут топор-то… — пробормотал Сенька, шаря рукой в темноте.

Я не видел его, но чувствовал. Чувствовал движение воздуха, слышал дыхание.

Я ударил.

Ударил обеими ногами, вложив в этот толчок всю ярость, весь страх, всю силу, что у меня оставалась. Ударил наугад, на звук голоса.

Удар пришелся во что-то мягкое.

— Ух! — выдохнул Сенька.

Послышался грохот падающего тела, треск веток и сдавленный стон.

— Сенька⁈ — заорал с козел Степаныч. — Ты чего там, уснул⁈

Я извивался в телеге, пытаясь выбраться из-под лавки, которая оказалась настолько широкой, что вылезти из-под нее быстро никак не получалось. Да еще и онемевшее тело давало о себе знать. Я бился плечами, руками, ногами о деревянные стенки.

— Ах ты ж, сука! — раздался голос Сеньки снаружи. Злой, сиплый. Видимо, я выбил ему дыхание. — Лягается, гад!

— Дай ему по хребту! — рявкнул Степаныч, спрыгивая с козел. Повозка качнулась.

Я понял, что все идет прахом. Двое злых мужиков. Мой бунт грозил быть коротким.

Степаныч заглянул внутрь.

— Ну, барин, — прорычал он. — Сам напросился.

Сильный удар кулаком в живот выбил из меня воздух. Я согнулся, хватая ртом воздух. Второй удар пришелся по ребрам.

— Хватит, Степаныч, помнешь товар! — вмешался отдышавшийся Сенька. — Свяжи его крепче, к лавке примотай!

Они навалились на меня вдвоем. Грубые руки дергали, вязали, затягивали узлы. Теперь я был прикручен к скамье так, что не мог пошевелить даже мизинцем.

— Топор нашел? — спросил Степаныч, тяжело дыша.

— Нашел.

— Руби давай. И так время потеряли.

Застучал топор. Мерные удары по дереву.

Я лежал, глотая злые слезы бессилия и боли. Ребра ныли, живот скручивало спазмом. Но голова прояснилась.

Они боятся. Они спешат. Они нервничают.

Но главное — я жив. Пока жив.

Стук топора прекратился.

— Готово! — крикнул Сенька. — Навались, оттащим верхушку!

Повозка снова тронулась. Мы ехали дальше, в неизвестность.

Небо на востоке начало сереть. Рассвет приближался.

Телега снова сбавила ход.

— Вон, огонек. Доехали.

— Слава богу.

Телега свернула с тракта, покатилась по еще более ухабистой дороге. Лес сгустился вокруг, ветви скребли по телеге.

Через несколько минут телега остановилась.

Шаги. Голоса — больше двух. Четыре? Пять?

— Привезли?

— Как заказывали. Целехонький.

— Живой?

— Живой. Правда, буянить пытался. Пришлось усмирить.

— Лишнего не наделали?

— Да пару синяков, не больше. Заказчик велел в целости.

— Хорошо. Выгружайте.

Глава 2

Меня вытащили из телеги грубо, как мешок с зерном. Руки схватили за плечи и потащили, не церемонясь. Я не сопротивлялся — экономил силы, пытался собрать информацию.

Сквозь мешковину на голове различал только смутные тени и проблески света. Рассвет уже занимался, серый и холодный. Слышал голоса — минимум четверо, может, пятеро. Говорили негромко, отрывисто. Русский язык, но без характерной тульской певучести. Откуда-то издалека.

Меня волокли, не давая ногам коснуться земли. Сапоги скребли по чему-то деревянному — порог, ступеньки, снова порог. Запах изменился. Ушла сырость и навозная вонь, пахнуло пылью, старым деревом и… воском? Да, точно, запах горящих свечей.

Меня швырнули на стул. Грубо, так, что позвоночник хрустнул, отозвавшись новой вспышкой боли в затылке. Чьи-то руки тут же примотали меня к спинке — быстро, не давая ни малейшего шанса дернуться. Судя по ощущениям — к спинке стула.

— Сидеть смирно, — процедил кто-то рядом. — Дернешься — башку проломим.

Я кивнул, насколько позволял мешок на голове. Сердце колотилось, но мозг работал холодно. Оценивал. Считал. Искал зацепки.

Шаги удалились. Дверь скрипнула, закрылась. Тишина. Потом — снова шаги. Другие. Легче. Увереннее.

— Снимай, — коротко бросил голос из темноты.

Мешок сдернули с головы рывком.

Свет ударил в глаза, слепящий после долгой темноты. Я зажмурился, заморгал, пытаясь привыкнуть. После многочасовой тьмы даже тусклый свет нескольких свечей резанул по глазам, как лезвие. Слезы выступили мгновенно.

Помещение было небольшим. Стены бревенчатые, закопченные. Потолок низкий, с балками. В углу — печь, едва теплящаяся. Окна плотно занавешены тяжелой тканью — ни лучика снаружи. Посреди комнаты — массивный, грубо сколоченный стол.

А за столом, в тени, едва освещенный желтым светом свечей, сидел человек.

Лица я не видел. Фигура была скрыта полумраком, но силуэт угадывался — среднего роста, сухощавый. Одет неброско, но добротно. Темный кафтан, без украшений. В руках он вертел какой-то предмет. Кажется, гусиное перо.

Рядом с дверью стояли двое. Те самые, что везли меня. Степаныч и Сенька. Сенька угрюмо сопел, держась за живот, Степаныч выглядел испуганным и старался не смотреть в сторону мужика за столом.

Мы молчали. Он меня разглядывал, я — его. Точнее, пытался разглядеть.

— Оставьте нас, — произнес человек за столом.

Голос был спокойным, размеренным, негромким. Пугающе спокойным. Но в нем чувствовалась власть. Не крик, не угроза —