Ну что же. Ожидаемо. По-хорошему мы не хотим — значит, будет по-плохому.

«Если в сердце дверь закрыта — надо в печень постучаться», хе-хе.

— А каторга вас тоже не пугает, Аглая Степановна? — тихо спросил я.

Она осеклась, ее смех оборвался.

— Ну вот опять эта каторга! О чем вы говорите?

— О подделке учредительных документов, конечно не — так же тихо продолжал я. — О подлоге. Преступлении весьма серьезном.

Я смотрел, как кровь медленно отступает от ее лица.

— Когда мы учреждали Общество в Петербурге, вас там не было. А ваша подпись на прошении, поданном на Высочайшее имя, требовалась. И она там стоит. Вот только… это не ваша подпись!

Аглая Степановна уставилась на меня широко раскрытыми от изумления глазами.

— Но я… я ничего не подделывала! — выдохнула она.

— Ну кто же об это знает? Уважаемая Аглая Степановна! Но знаете, что самое забавное? Я в этом деле чист, как стеклышко. А вот вы — нет.

Я видел в ее глазах полное непонимание, и это доставляло мне жестокое удовольствие.

— Представьте себе, Аглая Степановна, заголовки в «Иркутских ведомостях», — я начал рисовать ей картину. — «Знаменитая кяхтинская купчиха Верещагина обвиняется в подлоге при учреждении акционерного общества». Как это скажется на вашей чайной торговле? Кто после этого даст вам кредит? Кто пойдет с вами в дело? Ваша репутация, которой вы так дорожите, будет уничтожена.

— Но при чем здесь я⁈ — почти крикнула она. — Меня там даже не было!

— А при том, — я шагнул к ней вплотную, — что, приняв акции и проголосовав ими через вашего поверенного, вы, с точки зрения закона, признали подлинность тех документов. Вы стали соучастницей. И доказать обратное будет невозможно.

Я давал ей понять, что она в ловушке. В той самой западне, которую я приготовил для нее с самого начала. Просто на всякий случай. И этот случай настал.

— Но я… я ничего не подписывала! — выдохнула она, и в ее голосе прозвучало отчаяние. — Почему я пойду на каторгу, если подпись не моя⁈

Я смотрел на ее бледное, искаженное страхом лицо без всякого сочувствия.

— А потому, Аглая Степановна, что в суде это будет выглядеть совершенно иначе, — я начал медленно, безжалостно объяснять ей всю геометрию ловушки. — Вы, получив акции, не заявили о подлоге. Напротив. Вы вели себя как полноправный акционер. И на собрании, вы прислали своего поверенного, господина Рекунова, с официальной доверенностью, чтобы он голосовал от вашего имени.

Я достал из кармана ту самую доверенность, которую мне передал стряпчий вместе с другими документами собрания.

— Вот она. Здесь — ваша настоящая подпись. А вот, — я вынул еще один документ, копию учредительного договора, — подпись, которую поставили за вас. Как вы думаете, сколько времени понадобится эксперту-графологу, чтобы доказать, что они сделаны разными людьми?

Она молчала, глядя на бумаги, как на змей.

— Но ведь и вы пострадаете! — наконец выкрикнула она, цепляясь за последнюю соломинку.

— Я? — я удивленно вскинул бровь. — Ничего подобного. Я лишь предположил, что подпись может быть поддельной. А кто ее подделал… да кто ж его знает. Я скажу, что бумаги мне передал ваш поверенный, господин Рекунов. Я в каллиграфии не разбираюсь. Так что я был уверен, что все законно!

Аглая с отчаяньем смотрела на меня, и в глазах ее гаснет последняя надежда. Она поняла: перед законом я был чист. А она, своими собственными действиями, своим голосованием на собрании, сама залезла в петлю, молчаливо признала себя участницей подлога.

— Итак, — я снова вернулся к текущим делам, — еще раз предлагаю вам подписать бумаги о продаже мне акций. Продажа вашего пакета по номинальной стоимости. Два миллиона рублей. Я считаю, это весьма щедрая плата за молчание и свободу.

Она долго смотрела в одну точку, на обивку кресла. В комнате стояла такая тишина, что было слышно, как тикают часы в холле. Я видел, как в ней борются гордость, жадность, страх и ненависть ко мне.

— Мне… мне нужно подумать, — наконец прошептала она, не поднимая глаз.

— Думайте, — я кивнул. — Только не слишком долго. У меня много дел.

— Завтра, — сказала она. — Приходите завтра в это же время.

— Хорошо, — согласился я. — Как раз я подготовлю необходимые бумаги.

Я вышел из ее номера с чувством завершенности. Жестокой, грязной, но необходимой.

На следующий день, с утра пораньше, когда я, выспавшись, как никогда в жизни, пил утренний чай, в дверь моего номера громко и требовательно постучали. Я открыл, думая, что это посыльный от Лопатина или, может быть, пришел Рекунов с ответом от своей хозяйки.

Но на пороге стояли не они. На пороге стояли двое. Офицер в голубом жандармском мундире. И двое усатых нижних чинов с саблями наголо.

— Господин Тарановский? — спросил офицер, и его голос был холоден, как байкальский лед.

Я молча кивнул.

— Прошу следовать за мной!

Глава 2

Глава 2

— Вам надлежит немедленно проехать с нами, — произнес офицер тем же бесстрастным тоном.

В голове молнией пронеслись варианты. Аглая? Неужели решилась на крайние меры после нашего вчерашнего разговора? Сибиряков? Слишком прямолинейно для него, он предпочитал действовать чужими руками. Или тот сретенский чиновник, наводчик бандитов… Дотянулись-таки его связи?

— Куда? По какому делу? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно.

— Вам все объяснят на месте. Прошу одеваться.

Это был не приказ, но и не просьба. Это была констатация факта. Я медленно вернулся в комнату, чувствуя на спине тяжелые взгляды. Один из нижних чинов вошел следом и встал у двери. Обыск был поверхностным, почти формальным. Он лишь бегло, почти формально, ощупал бока и карманы сюртука. Сердце на миг замерло, когда рука жандарма скользнула по левому боку, там, где под сюртуком, в плоской кожаной кобуре, покоился мой верный «Лефоше». Но рука прошла мимо, не заметив или сделав вид, что не заметила, смертоносный металл. Расставаться с последним шансом я не собирался.

Меня посадили в приличные крытые сани, запряженные парой сытых лошадей. Офицер сел напротив. Двое его подчиненных разместились на козлах. Правда я успел заметить, как один из казаков увидел происходящее и быстро оседлав коня, двинулся следом, что уже не плохо.

— Позвольте