Этот вполне мирный вид приносит успокоение, и я позволяю себе немного иронии:

«Нет! На ад это не похоже! Впрочем, и на рай тоже!»

Пробую пошевелить ногой, рукой. Все нормально! Все конечности слушаются меня без проблем. Осознав это, спускаю ноги с кровати и, аккуратно пройдясь по ковру, застываю перед задернутым окном. На миг сковывает оцепенение.

«Может, не стоит? Я могу увидеть там то, что может мне совсем не понравиться!»

Отбрасываю эту мысль и со злостью накидываюсь на себя:

«Не будь идиотом! Что бы ты там ни увидел, лучше знать, чем прятать голову в песок!»

С решимостью обреченного протягиваю руку — и вот тут замираю по-настоящему. Казалось, что ещё могло бы меня озадачить, но перед моими глазами совсем не моя рука!

«Это даже не рука взрослого человека… Скорее, ребенка! — В каком-то ступоре пялюсь на свою ладонь, а сознание непроизвольно отмечает. — Маленькие пухлые пальчики, розовая ладошка! Лет десять, не больше!»

Страшное предчувствие жахнуло в груди горячечным взрывом, и я заметался глазами в поисках зеркала. Не найдя, бросаю занавесь и почти бегом возвращаюсь к столу, где стоит тазик с водой. Склоняюсь над ровной, почти зеркальной поверхностью и вижу отражение детского лица: тёмные кучерявые волосы, прямой нос, широкие скулы.

«Мать честная, да как же это?» — тяжело дыша, всматриваюсь в своё отражение и не могу свыкнуться с чудовищной реальностью. В памяти вновь проносится взрыв, боль, темнота…!

Собрав волю в кулак, пытаюсь иронией вернуть себе способность мыслить:

— Если выбирать между взрослым трупом и живым ребёнком, то выбор, пожалуй, сделан правильно.

Несколько минут бездумно стою, склонившись над тазиком, пока здравый смысл не начинает раскладывать всё по полочкам.

«Хорошая новость в том, что я живой! Плохая — что в теле совершенно незнакомого мне ребёнка! Я никогда не видел этого лица! Кто этот малец⁈ И где я вообще⁈» — на этой мысли я, словно встряхнувшись, поднимаю голову и стремительно подскакиваю обратно к окну.

Резко распахиваю тяжёлую занавеску и жмурюсь от ударившего прямо в глаза яркого солнца. Жар южного дня пыхнул мне в лицо, и, морщась от слепящего света, я смотрю на раскинувшийся внизу город. Прямо под окном зеленеют кроны пальм, а за ними — тысячи и тысячи плоских белых крыш. Ещё дальше, в раскалённом мареве, синеет лента реки, пилоны городских ворот и зиккураты храмов на другом берегу.

«Это что? — ошарашено спрашиваю сам себя. — Азия? Багдад? Дамаск?»

Перечисляю города и понимаю, что это не так! Пара секунд, и до меня доходит главное несоответствие: нет торчащих мусульманских минаретов и многоэтажных современных зданий. В голове мелькает четкая мысль:

«Хотя бы одну высотку или торговый центр я увидел бы с любого ракурса!»

В этот момент слышу шаги за спиной и, обернувшись, вижу входящую красивую тридцатилетнюю женщину с осунувшимся лицом и красными от слез глазами. Не успеваю ничего сказать, как она бросается ко мне и, прижав к груди, начинает причитать:

— Бедный, бедный мой мальчик! Какое горе! Какая беда обрушилась на нас! — Она до боли втиснула в себя мою голову. — Он умер! Твой великий отец покинул нас навсегда!

Первым желанием было вырваться из объятий и потребовать объяснений. Кто умер⁈ Чей отец, и причём тут я⁈ Тысячи вопросов одолевают мой разум, но нехорошее предчувствие останавливает моё желание их задать. Слишком много вокруг необычного и странного. Такого, что не укладывается ни в одно объяснение, и в этой ситуации инстинкт самосохранения говорит мне — не торопись!

За годы морской карьеры я бывал в разных стрессовых ситуациях, и главное правило, что я вынес из них, гласило: не дёргайся, и что бы ни случилось, излучай уверенность и спокойствие.

Вот и сейчас, подавив в себе протест и вопросы, я решаю сначала разобраться в том, что происходит, а потом уж… Едва принимаю такое решение, как сразу же приходит осознание, что женщина говорит не на русском, не на английском, а я её отлично понимаю. Даже более того, в моей голове есть чёткое понимание, что она говорит на смеси греческого и персидского, и я знаю оба этих языка.

Замерев, слушаю причитания женщины:

— Кто теперь нас защитит? Кто убережёт моего мальчика, моего Геракла, от этой стервы Роксаны?

Она вдруг отпустила меня и подняла голову:

— Мемнон! Нам надо бежать! Теперь, когда Александра больше нет, нас обязательно убьют! О нас некому позаботиться!

Вслед за ней тоже поднимаю глаза и вижу стоящего над нами толстого невысокого мужчину с выбритой головой и пухлыми губами. Он попытался было открыть рот, но женщина тут же перебила его:

— Собирай вещи, Мемнон! Мы уезжаем в Пергам!

После этого выкрика она, словно бы враз обессилев, отпустила меня и отрешённо замолчала, а тот, кого назвали Мемноном, получил, наконец, возможность вставить слово.

— Моя госпожа, — начал он неуверенно, — ты не можешь покинуть Вавилон без разрешения Пердикки! К тому же у нас совсем нет денег! Да и такой внезапный отъезд все расценят как бегство! Пойдут нехорошие слухи…! Чего доброго, тебя ещё заподозрят…

— Ты что несёшь! — оттолкнув меня, женщина вскочила на ноги. — Я любила Александра! Всегда любила…

Недоговорив, она вдруг безвольно опустилась на табурет и разрыдалась.

Остолбенев от всего происходящего, я стою и смотрю на подрагивающие от рыданий женские плечи и пытаюсь осмыслить услышанное.

«Александр, Пердикка, Вавилон…! — в сознании настойчиво скачут эти три слова. — О чём это они⁈ Ощущение, будто они тоже недавно посмотрели фильм о войнах диадохов!»

Мой оценочный взгляд в очередной раз проходится по лицам этих странных людей, и в очередной раз я не нахожу и тени наигранности. Даже более того, горе, изливаемое женщиной, абсолютно искреннее, а маленький толстый человечек буквально вибрирует переполняющим его страхом.

«Если это актёры, — убеждённо говорю самому себе, — то актёры первоклассные! Но кому придёт в голову разыгрывать меня, да ещё так затратно?»

Мысли мешаются в голове, а глаза вдруг упираются в мои собственные детские стопы. Тут на ум приходит только одно:

«Ты идиот⁈ Какой розыгрыш?!. Ведь ты — это уже не ты, а какой-то малолетний пацан! Такой розыгрыш никому не по плечу, разве что Господу Богу!»

Как последняя возможность уцепиться хоть за что-то разумное, в голове вспыхивает спасительная мысль:

«А может, это всё галлюцинация? Может, я без сознания, и всё это лишь продукт моего разума?»