— Царь, государь, прости. Не признали.

Монах подошел на трясущихся ногах к казаку. Сел подле него, губами коснулся изображения.

Отстранился, уставился на меня.

— Господь Бог. Чудо! Чудо!!! Царь, прости нас! — Он в пол согнулся, распластался. Крест широкий на грудь положил. Вновь поклонился. Повторил. Продолжил. — Прости, государь, что не поверили словам твоим. Истинную святость человек имеет, который сам себя Царем не видит и не называет. Истинную! Реку я! Тот, кто от трона отказывается, не считая себя достойным, хоть самый достойный он из всех! Воистину, Царь! Государь нас всех. Самим богом! Слышите, господом! Выбранный! Прости нас грешных, что не поверили словам твоим. Усомнились в силе твоей и благости. Господи! Свершилось! Вижу. — Он руки к потолку воздал. — Вижу. Смуте конец настает. Свершилось. Как… Как молился я в том. Все мы. Всем миром…

Я видел, что он в исступлении своем, плачет.

За спиной моей Богдан и Абдулла ошалело смотрели на происходящее. Пантелей, что дремал до этого, отдыхая, поднялся, тоже смотрел на меня, на этих всех собравшиеся. На то, что твориться в приемном покое.

Из коридора охрана тоже пялилась. В глазах их было что-то из разряда безумной, совершенно истовой веры. Еще бы, все они сейчас видели очередное чудо. И да, мои бойцы сталкивались с этим не раз. Слышали или видели всяческие моменты, которые на протяжении пути из Воронежа к Туле происходили с воинством.

Но здесь очередное чудо и очередное невероятное удивление.

И, конечно, каждый воин в войске моем христолюбивом все отчетливее не просто верил, а знал, что стоит он за дело правое. И как бы тяжело не было им всем. И не будет впредь — сражаться они будут самоотверженно. Ведь дело их — правое. А значит, враг наш будет разбит.

Но, надо было работать, а не вот все это.

— Так! Туляки. — Я сам размашисто перекрестился. — Вижу, что чудо вас на путь истинный наставило.

— Воистину, государь! Воистину.

Все они молились, крестились, кланялись.

— Встаньте. Как и сказал я, не любо мне, когда Царем зовут. Царя Земля Русская должна выбрать. Пока она меня не выбрала, слово свое всем миром не сказала, хоть и все эти чудеса вокруг творятся, боярин я, воевода. Тот, кто ведет людей Земский Собор созвать.

— Благодать-то какая.

Они продолжали свое все это богобоязненное действо.

— Встаньте!

Они наконец-то начали подниматься, хотя в глазах я видел и страх, и раболепие, и восхищение. А казак продолжал стоять на коленях, плакать. Подле него замер, тоже поднявшийся батюшка из монастыря.

— Как звать тебя, человек служилый?

— Е… Е… Ермолай, сын Ивана, я. — Государь. — Он поклонился в пол, но икону не выпускал из рук. — Дозволь! Дозволь господарь верой и правдой служить тебе, живота не щадя.

Посмотрел я на него, на своих троих телохранителей. Нужен ли мне еще один, четвертый, человек приближенный? Да пока как-то нет. Поглядеть нужно, что да как. Проверить. Да, он здесь чудо явил, но…

Вот и вскроется в процессе службы, может это какой-то хитрый, непонятно для чего, сделанный человеком ход. Причем сам он может и не понимает, что да к чему. Может, его втемную кто-то ведет. Хотя… ну уж слишком сложная многоходовка.

Проговорил, смотря на него пристально.

— Ермолай. С Серафимом тебя познакомлю. Полутысяцкий мой. Человек божий. У него послужишь делу моему, а если отличишься, то к себе в телохранители переведу. В самый ближний круг.

Смотрел, изучал, реакцию высматривал. Но кроме все тех же эмоций казак не проявлял ничего. Уверен, он свято верит в чудо, в то, что произошло, и я для него — что-то невероятное, как ангел, светоч, или богом избранный Царь.

— Господарь, да я… Я землю есть буду, врагов твоих грызть. Оружия нет, так руками голыми, зубами. За тебя. Спасибо, государь! Спасибо!

Говорил он совершенно откровенно, без тени какого-то бахвальства и хвастовства. Не скрывал ничего. Что на уме было, то на язык шло.

— Пойдем.

Я поднялся, вышел из-за стола.

Все тут же подскочили, склонились в поклоне раболепном. М-да, что чудо-то делает. То смотрели предвзято, недоверчиво, вспоминают негативный опыт Болотникова. А здесь уже кланяются в пол.

Признали.

Улыбнулся криво, по-волчьи. Людские души, вроде бы и потемки, но так просты.

— Встань. — Подошел, навис над казаком.

Он поднялся на трясущихся ногах.

— Идем. В люди идем, казак Ермолай. Покажем икону. Пускай видят.

Казак кивнул. Батюшка, как бы невзначай также пристроился рядом. Естественно, без святого отца никакое священное действо обойтись-то не может. Раз икона, раз чудо — то ему нужно подле быть.

Хорошо, пусть так.

Мы прошли через коридор, вышли. Замер я на самом верху ступеней терема.

Здесь слышался шум толпы, который у входа в поместье скопился. Какого черта их всех в кремль пустили? Или это только часть? То, что же там тогда за воротами творится? Продолжается все это гуляние? Или чудо это наложилось на разум моих бойцов. И они пустили всех, кого ни попадя?

Черт, тут же стратегически важные объекты. Запасы, арсеналы!

Зубы мои скрипнули. Так и лишиться всего этого можно. Под шумок поджечь могут. Разобраться надо. Срочно!

Постовая служба чудесам не подвержена. Придется видимо рассудить по закону и выпороть, не лично конечно, а приказать, причастных к проникновению народа внутрь особо охраняемого объекта.

Замер у двери, задумался.

— Пантелей, Богдан, Абдулла! Со мной!

Чудо чудом, а то, что в городе могут быть те, кто смерти моей желает, забывать не следует. Раз людей сюда пустили, то и среди них может оказаться какой-то негодяй. Поджог, это раз, а пальнут из пистолета в меня — ой не хочется. В Воронеже уже пытались. Там на опережение действовал, а здесь — ситуация не проработанная.

Время, черт, его все больше не хватает.

Лучше бы быть прикрытым своими собратьями. Для верности.

Трое собратьев были тут как тут. Готовые ко всему, как