— Я вернулся оттуда. — Рука с бебутом указала на пол. — И всем, кто хотел гибели Русской земли, я несу только смерть. У меня тысяча имен и тысяча ликов. — Я сделал максимально злобное выражение лица. — Ты видел мое знамя, ты видишь мою печать. Я приду и пожру всех.

Толкнул его так, что он слетел с табуретки. Черт, не перегнуть бы, а то кукухой поедет.

Сенька задергался, свернулся, подобрался и с надрывным стоном быстро отполз к стене. Вжался в нее. Начал молиться. Я слышал сбивчивое: «Отец наш, небесный…»

Рассмеялся громко, надменно. Надо было добить, но не свести с ума.

— Ты поедешь к князю. Ты скажешь, что я приду. Что я войду в его дом. Я сожру его самого, весь его род, всех, кто ему дорог.

— Нет… Нет…

— А если ты не сделаешь этого, Сенька. Я сожру тебя. Смерд!

Он разревелся, а я подошел и сел рядом с ним на корточки. Заговорил тихим шепотом.

— Ты всегда служил, червь. Ты хорошо умеешь это. И послужишь еще. И я, так и быть, не убью тебя. — Слова были страшнее дел, и такого, как он они сейчас доводили до тихой истерики. — Ты расскажешь мне все, что знаешь, и что я хочу знать. А потом, как можно быстрее, с утра, помчишься в поместье Мстиславского и расскажешь все. — Повысил голос. — Все! Что я тебе здесь сказал и что ты увидишь после. Печать, воинство, знамя. Понял!

Он закивал головой.

— Да, да, господин. — Попытался схватить, поцеловать мою руку, но я резко встал, толкнул его. Уселся на сундук.

— Говори.

И он начал лепетать, отвечая невпопад на все вопросы.

Господи, каких же друзей себе выбирал прошлый «я»? Здесь с первого взгляда видно, что этот… Как там в незабвенной классике: «Он же на этом скачке расколется, редиска, при первом же шухере!». Слабый приспособленец, который ради денег более богатого готов существовать нахлебником и нахваливать его. А как только ветер подует в иную сторону — резко переметнется и найдет нового.

Вот я этим и воспользовался.

Где-то полчаса ушло у меня на расспросы с применением психологического давления и заходов с разных сторон. В общих чертах из лепета этого доведенного до жалкого существования и почти сведенного с ума человека я понял следующее.

Мы были, эээ… Ну… Друзьями? Слово это не хотелось бы применять здесь. Оно было как-то неуместно, но был у старого меня и этого парня какой-то странный симбиоз. Пили, кутили, гуляли, проматывали деньги в Москве. Творили всякое, непотребное, насколько это вписывалось в парадигму мышления человека того времени. Отец мной не занимался, поначалу пытался, но когда понял — что из меня растет, забросил. Занимался делами на службе у Мстиславских. Когда он исчез — вроде как погиб, выполняя какое-то поставленное князем задание, пришил за мной. Ну и… Так вышло, что и за этим Сенькой.

Какого он был рода? Тоже сын боярский. Седьмая вода на киселе. Род обедневший и лишившийся кормильца. Пара сестер замужем с ранних лет. Отец погиб, мать влачит жалкое существование в каком-то «родовом имении». По факту, как я понял — дом и огород, да пара нерадивых холопов. Вот и все.

Мстиславский нас под крыло взял, но ввиду бесполезности… Это понял я, а не самолично сказал Шалымов… Относился к нам пренебрежительно. Люди его нас высмеивали.

Из интересного — чуть более стало понятно, что князь за человек. Каких-то внутренних политических игр и раскладов этот парень, конечно, не знал. Рассказал, что ведал, и то ладно.

Полезно или бесполезно — пока не ясно.

Но, два гонца поутру поедут в разные концы и будут работать на мой авторитет, сами, не зная этого. Это, в целом, дело благое.

Выгнал его. Отправил приводить себя в порядок под надзором, чтобы не удрал. Хотя. Вряд ли бы он осмелился после нашего с ним разговора. То, что перед ним сам дьявол сидел и говорил — впилось ему в подкорку мозга.

Ну а меня ждала рутинная бумажная работа и работа с людьми.

Поужинали, не отрываясь от бумаг, от дел. Повозились еще, и я скомандовал отбой. Что не сделано — то не сделано. Но, Григорий за несколько этих часов проделал по-настоящему колоссальную работу в местном архиве.

Спал я хорошо, разместившись в комнате воеводы.

Поутру до завтрака отдал приказ отпустить вначале Волкова, выдать коня и выдворить за ворота. Следом за ним, но в ином направлении отбыл трясущийся и боящийся взглянуть в мою сторону Шалымов.

Также гонец был отправлен к Тренко с указаниями.

Через полчаса я с сотней Якова и телохранителями выдвинулся из терема на перекопанное рвами и валами поле близ Ельца. Здесь собрались три сотни оскольских казаков для присяги. Мои две сотни, с которыми пришел Григорий, должны были подойти чуть позднее. Я оставлял здесь небольшой гарнизон из своих людей. Именно этим, выделением из сотен, надежных и проверенных, и их заменой из местного населения, вчера мы и занимались. Плотно.

Как раз чуть больше, чем полсотни Елецких бойцов вместе со старым сотником Савой Усом присоединились сейчас к оскольцам для дачи клятвы.

Спешился с лошади, осмотрел стоящих передо мной и вливающихся в ряды бойцов, заговорил…

Через четверть часа наше более чем полутысячное воинство двинулось от Ельца к талицким бродам. Реяли стяги, свиристели свистульки. Шли мы конно, без крупного обоза. Его город должен был собрать к следующему утру, чтобы влить вскорости в наш основной.

Шли не спеша, не тратя силы коней и людей.

Часа через три, когда солнце стремилось к зениту, но еще довольно далеко не дошло до него, впереди показались талицкие броды. К небу поднимались дымы. Правый берег здесь нависал над левым. Не сильно, но все же позиции у Тренко были чуть лучше.

До этого за час где-то мне стали докладывать о дозорах, что, видя наши передовые, высланные вперед отряды, в бой не вступают, а отходить начинают.

Так и хотелось кричать — «Иду на Вы!»

Я поднялся в стременах и громко выкрикнул.

— Собратья! Правда, за нами!

— Гойда! Ура! — Разнеслось над сотнями.

— За Землю! За веру! За Русь!

Сотни стали разворачиваться в боевые порядки, забирая вдаль от реки. На другом берегу я тоже видел движение. Мои основные силы там тоже пришли в движение. Солнце отсвечивало на бронях моей латной сотни,