Сотрудник Тайной канцелярии поспешил исполнять приказ, в это время Александр Иванович подошёл к слухачу, улыбнулся…

Нож уже был в правой руке одного из братьев Шуваловых. Точный удар в сердце — и слухач тут же, закатив глаза, рухнул на пол. Никто не должен знать об этом разговоре. Никто. Особенно Норов.

Глава 8

Победителю не задают вопросов. Побежденный отвечает на все

И. Гамильтон

Очаков.

30 марта 1736 года.

Потери определили… С сожалению, триста семнадцать человек мы потеряли безвозвратными. Это цифры на второй день после сражения, когда многие еще умирают в лазаретах. Есть раненные, почти что полтысячи человек. Ранения учитывались только те, которые не позволяют встать в строй. А подбитых глаз, вывихов, ушибов… Эти «подарки» каждый второй получил.

Трофеи пересчитали. И пока готовилась новая операция, я решил немного позабавится, поговорить с некоторыми племенными. И не только забавы ради, а чтобы решить некоторые попутные вопросы.

Так что, проинспектировав подготовку галер к походу, я отправился в тюрьму. Была такая в Очакове, как же без нее. Хотя большинство пленных содержались в наспех построенном лагере, словно бы в загоне. Но лучших условий предоставить пока было нельзя. Сами не намного лучше живем в палатках. Уже началась сортировка куда кого отправить. Но… мы своих пленных кормим и даже предоставили какие-то тряпки, чтобы ночью могли кутаться.

Но были некоторые личности, с кем нужно было поговорить и которых необходимо содержать отдельно.

— Итак, месье Кастеллан, вам не повезло остаться в живых, — усмехнулся я, начиная разговор на французском языке.

Как раз было бы неплохо попрактиковаться.

Всем своим видом я показывал, что не испытываю никакого пиетета перед французом. Напротив, пытался сыграть такую эмоцию, как должен проявлять себя матёрый хищник, когда просто издевается над уже пойманной живой добычей. По недоразумению пока ещё живой.

— Вы же не собираетесь меня убивать? Поверьте, месье Норов, всё я прекрасно понимаю. Осознаю всю сложность ситуации и своё нахождение тут считаю несколько ошибочным. Но убеждён, что это недоразумение не может стать причиной для серьёзных разногласий между нашими странами, — сказал Кастеллан, при этом ещё умудрившись ухмыляться, будто бы он хозяин положения.

— Послушай меня, француз, — мне расхотелось играть в вежливость. — Ты здесь не дипломат, ты здесь преступник, который сражался против солдат и офицеров русской армии. Я разговариваю с тобой не потому, что собираюсь тебя освобождать или каким-то образом договариваться с твоим правительством, которое, я уверен в этом, тебя уже давно забыло. Разве ты здесь не частное лицо, которое не понятно, что делало, не понятно, чем помогало турецким войскам!

Я сделал паузу, предоставляя возможность Мишелю де Костеллану осмыслить мои слова. Может быть, принято как-то иначе поступать в сложившихся обстоятельствах, когда во вражеской армии против тебя воюют подразделения, скажем. нейтральной страны.

Но я был практически уверен, что ради сохранения хотя бы договорённости о временном ненападении, французы просто откажутся от своих представителей у турок. Однако мне нужно было не столько политикой заниматься, сколько выяснить некоторые обстоятельства.

— Вы уже успели послать доклад в Париж о новом оружии? — спросил я.

Выяснять о том, что допрашиваемый знает о новом оружии, не приходилось. На поле боя были найдены и штуцера, и конусные пули с расширяющимися юбками. Но не наши, а французские. Выполненные, кстати, несколько иначе. Ложбинок на юбке не было.

Более того, три десятка французских стрелков удалось взять почти что невредимыми в плен. Ну как? По лица своим лощенным французы отхватили знатно. Но живы же.

— Да, я отправил обстоятельный доклад первому маршалу Франции, — горделиво отвечал француз, словно бы решившись на подвиг.

Сейчас он выглядел так, словно бы мужественного человека ведут на казнь. Между тем, оставлять в живых того человека, который давал приказ стрелять, причём, прежде всего, в русских солдат и офицеров, нельзя. Может и правильно ведет себя? Приговоренный.

Какие бы ни были политические обстоятельства, наказание за подобное должно быть суровым. И другие французы должны прекрасно знать, что их подданство французскому королю является не столько облегчающим фактором в вероятной судьбе, сколько отягощающим.

Да, я не хотел бы встретиться на поле боя с этой, сегодняшней, Францией. Пока что французы видятся, как очень серьёзные противники, куда как серьёзнее, чем прусаки. Впрочем, это Фридрих ещё не начал воевать, а когда начнёт, так покажет всему свету, как немцы умеют это делать. Но Франция далеко. Война с ней, если уже будет вынуждена, не принесет существенных дивидендов. Ни новых земель, ни ощутимой прибыли. Ничего.

— Рассказывайте мне, что именно было написано Первому маршалу! — потребовал я.

— И не подумаю! И вы, как человек чести, должны меня понять и нисколько не осуждать за это! — сказал француз.

— Бум! — костяшки моего кулака, ударом практически без замаха, выбили передний зуб французу.

— Но…

— Я могу повторить, — жестко сказал я.

Во-первых, нечего манипулировать понятиями чести, когда сам поступаешь абсолютно бесчестно. Участие в войне регулярных сил любой армии без объявления войны — это разбой и бандитизм. А у разбойников по определению нет ничего из достоинств, есть только состав преступления. Во-вторых, а чё он тут сидит и улыбается?

— По вашему приказу были убиты один русский прапорщик и один подпоручик, не менее двух десятков русских солдат. Лучших русских солдат и офицеров. Франция не объявляла войну России, и тогда у меня есть закономерный вопрос, но не к вам, месье Кастеллан. Если вы ещё не догадались, то вас списали, о вас уже забыли. И не вспомнят даже когда об этом будет намекать русская дипломатия. Я не вижу перед собой офицера, поэтому к вам будут применяться те меры воздействия, которые достойны разбойника и бандита, но никак не человека чести, — я пристально и жёстко посмотрел в глаза ошарашенному французу. — Итак, вы расскажете всё то, что знаете о турецком командовании, о планах Османской империи на эту военную кампанию, о вооружении, о том, что именно вы написали