— Выставьте условия шведскому королю, чтобы он незамедлительно снял морскую блокаду, а после мы будем разговаривать. Не сразу, но русские корабли должны быть пропущены в Кронштадт и Петербург, — выдала здравую идею Елизавета Петровна.

Она уже знала, и об этом докладывал министр флота, что русская эскадра, потеряв один фрегат, но всё-таки добралась до Датских проливов и теперь находится на ремонте в Копенгагене. Скорее, даже не на ремонте — выжидает время для того, чтобы как-то решился вопрос с тем, чтобы русские корабли добрались до Петербурга. Ну или чтобы к эскадре присоединились военные корабли, зафрактованные Фондом Норова. Опять он…

Шведы курсировали по Балтийскому морю, хотя часто сопровождали русские корабли, но не ввязывались в сражения. А вот торговые корабли обещали брать призом, но не допускать в русские порты. Таким образом они принуждали Россию к миру, ведь достаточно было только сообщить о своих намерениях, чтобы резко уменьшить торговые операции с Россией. Но империя властвовала на земле, с возможностями даже небольшими силами продвигаться по финским землям.

— Что слышно с юга? — спросила Елизавета Петровна, поворачиваясь к Остерману и вставая с пуфика.

В свете свечей ночная рубаха всё ещё привлекательной женщины просвечивалась так, что казалась лишь пустяком, недоразумением, туманом, который покрывал красивое женское тело, при этом не скрывал практически ничего. Формы Елизаветы были эталонными для своего времени. Пышногрудая, полная, но не грузная и не потерявшая гибкости женского тела…

Остерман сглотнул слюну. Он вдруг осознал, что не такой уж и старый, и что можно было бы… Да чего уж там — обязательно нужно сразу после аудиенции у престолоблюстительницы помять телеса одной из служанок, к которой близко не подходил уже как бы не с полгода. А ведь держал в своем доме именно для плотских утех. Но если они не мешали работе, не занимали голову, так и не нужны.

Елизавета почувствовала наконец, что мужчина рядом с ней смутился. Этого было достаточно, поэтому она скоро накинула на себя красный шёлковый халат, прикрывая свои прелести.

— Я намереваюсь сделать некоторые перестановки в своём окружении, — решительным тоном сказала Елизавета, но после усмехнулась. — Не беспокойтесь, Андрей Иванович, я ведь не настолько глупа, чтобы с вами ссориться и лишать вас должности канцлера. Но я хотела бы, чтобы именно от вас исходило желание поставить Алексея Петровича Бестужева вице-канцлером. У нас эта должность до сих пор не занята. И хотела бы видеть Михаила Гавриловича Головкина министром иностранных дел.

Остерман не сдержался и нахмурил брови. Такое стечение обстоятельств ему не понравилось.

— Елизавета Петровна, а не желаете ли вы приставить ко мне соглядатаев? — напрямую спросил канцлер. — И я занимаю место министра иностранных дел.

Андрей Иванович Остерман всеми силами в последнее время притормаживал карьерный рост Алексея Петровича Бестужева. Между тем, Алексей Петрович считался самым что ни на есть человеком Елизаветы Петровны.

Ему хватило ума и расторопности не запятнать себя сомнительными действиями, или даже словами, во время сразу после смерти императрицы Анны Иоанновны. Он не принял сторону, хотя и высказывался, что нужно бы не забыть про Дочь Петра Великого, когда рассуждать о престоле. Между тем, если бы Елизавета победила полностью и не было рядом с ней Норова, Бестужев обязательно был бы одним из первых, кто стал бы на колени перед новой императрицей.

Что же касается Головкина… То он представитель так до конца и не оформившейся партии русских, против немцев. По всему выходило, что канцлера обкладывают со всех сторон. Да еще и придумывают ему соперников. Ни с Головкиным, ни с Бестужевым, быстро наладить отношения не удастся.

— Я бы не была столь категорична. Ну и вынуждена напомнить вам, что вы разговариваете с… — Елизавета Петровна замялась.

До сих пор она не могла понять, насколько широки её права и полномочия, и является ли она самодержицей российской. Так с кем разговаривает? С государыней? Да, так ее величают. Но лишь потому, что не знают, как иначе. Какое обращение не возьми, все с оговорками.

— Государыня, я прекрасно понимаю, с кем я разговариваю. Более того, если эти назначения связаны с тем, чтобы укрепить вашу власть, то смею заверить вас, что и в моём лице у вас есть защитник, — очень непрозрачно намекал канцлер. — Любое ваше желание… Любое… Даже если и преступное.

— Вы предлагаете государственный переворот? Ещё до того, как Анна Леопольдовна родит? — Елизавета Петровна состроила негодование.

Вот только Андрей Иванович был большим знатоком человеческих душ. И он уже прекрасно понял, насколько тяготится Елизавета Петровна своим положением. Да и особо не надо было разбираться в психологии престолоблюстительницы. Некоторые её действия и слова давали чёткое понимание, чего именно хочет Елизавета.

Ровно с того момента, как генерал-лейтенант Норов отбыл в расположение южной армии, Елизавета неоднократно интересовалась, прежде всего, возможностью коронации. Она несколько охладела к своей беременной родственнице, указала лейб-медику, что не только Анна Леопольдовна должна быть под присмотром доктора.

— Елизавета Петровна, ваши намерения, связанные с Феофаном Прокоповичем, нужно либо воплощать нынче же, либо вовсе о них забыть, — Остерман решил уже более не скрывать и того, что знает о действиях Елизаветы всё или почти всё.

Лиза с укором посмотрела на своего канцлера. Она действительно обращалась к Феофану Прокоповичу, одному из последовательных её сторонников, точнее Петра Великого и всего, что может быть связано с первым российским императором. А Елизавета у многих ассоциировалась, как главная продолжательница дел отца своего.

Архиепископ Феофан долгое время искал поддержки у Анны Иоанновны, а прежде и у Екатерины Алексеевны. Его просто отодвигали в сторону, считая, что один из последовательных сторонников Петра Великого не столько православный человек, сколько протестант, и вообще не стоит с ним связываться, если есть желание сохранить дружеские отношения с остальной Православной русской церковью.

Вот только Елизавете Петровне, если она всё-таки решится действовать, нужен тот, кто возложит на неё корону. И кроме как Феофана Прокоповича она не надеялась ни на кого. Зря, конечно. Иерархи Церкви простили бы Елизавете все или