Потом встала старая женщина. Начала петь протяжную песню. Айне перевела мне шёпотом:

— Прощальная песнь земле предков. Просит духов не гневаться, обещает, что род вернётся, когда минует беда.

Песня была печальной, но в ней звучала и надежда. Остяки подхватили припев, их голоса слились в единый хор.

Я отошёл в сторону, чтобы не мешать. Это был их момент, их прощание. А завтра начнётся новая глава в истории рода Айне. Будут ли счастливы они в Кашлыке? Примут ли их другие? Не знаю. Но здесь у них не было никаких шансов.

Савва нашёл меня у края стойбища:

— Всё готово. Завтра с рассветом выступаем. Дай бог, за четыре дня дойдём.

— Дай бог, — повторил я.

Мы стояли молча, глядя на догорающий закат. Где-то там, за тайгой и снегами, ждал Кашлык. Примет ли он беженцев? Время покажет.

Глава 9

Морозный ветер хлестал по лицу, когда я вывел нашу колонну на последний участок пути. Позади остались дни тяжелейшего перехода по заледеневшей реке. Собачьи упряжки были перегружены и едва тащились. Семьдесят с лишним душ — мужчины, старики, женщины, дети.

У Саввы Болдырева к концу пути задергался левый глаз. И от постоянной суеты, и от непонимания, как нас встретят в Кашлыке. Я ему много раз говорил, что беру всю ответственность на себя, но он все равно переживал. И за успех этого предприятия (Савва был согласен, что остяков надо перевозить), ну и все-таки не хотел конфликта с Ермаком и другими по приезду.

— Эх, Максим, вот это мы придумали, — вздыхал он, оглядываясь на растянувшуюся позади вереницу упряжек. — Нарушили наши законы. Не посоветовались. Даже Ермак сам бы не стал один принимать решение, собрал бы круг.

— А что делать, Савва? — устало ответил я. — Уже разговаривали об этом много раз, и ты опять начинаешь. Оставить их там — значит обречь на верную смерть. Ты же все видел своими глазами.

Сотник почесал щеку и поправил саблю на поясе.

— Видел, не слепой. Но атаман приказал разведать да помочь, чем можем. А не весь род в Кашлык тащить! Про это разговора не было! Ох, начнется по приезду! Скажут, что у нас самих еды до весны едва хватит, а тут семьдесят лишних ртов!

— Успокойся, — ответил я. — Все будет хорошо. Рабочие руки лишними не будут. Мужчины будут охотиться, рыбачить. Женщины шить умеют, готовить. А главное — покажем местным, что русские не бросают в беде даже язычников. Это важнее, чем ты думаешь!

Болдырев покачал головой и отошел. С такими разговорами подходил ко мне только он, но я видел, что и остальные приняли мое решение, мягко говоря, с недоверием. И казаки, остяки-каюры. Казаки — из-за того, что в переполненном Кашлыке появятся новые люди, а остяки — что придется как-то делить теперь охотничьи земли с новоприбывшими, и как это все будет выглядеть, непонятно.

В общем, куда ни кинь — всюду клин, как говорит пословица.

…Когда впереди показались деревянные стены Кашлыка, я поднял руку и прокричал, останавливая колонну. Иртыш ко дню нашего возвращения здесь замерз настолько, что на реке можно было поставить целый танковый батальон (шучу). Ветер стих, дым из труб поднимался прямыми столбами в морозном воздухе.

— Располагайтесь здесь, на льду, — приказал я старшему из остяков-каюров. — Делайте временный лагерь, пока мы будем разговаривать и думать, что дальше. Савва, пошли к атаману!

Болдырев криво усмехнулся:

— Да уж, пойдем. Надеюсь, хоть кнутами за привоз в город целого племени не заработаем!

— Скажешь, что это я решил.

— Эээ, нет, я так не могу, — возразил Савва. — Что в бою, что перед атаманом товарища не брошу!

Мы оставили казаков присматривать за племенем и двинулись к воротам.

На берегу уже стоял народ — весть о том, что к городу прибыла куча людей, разнеслась мгновенно. Опасений не было — ясно, что не враги. Все узнали и своих казаков, увидали и меня, и Савву, но что в целом происходит, людям было понятно не очень.

Точнее, совсем непонятно.

Ермак, Мещеряк, Иван Кольцо, Лиходеев и прочие стояли здесь же.

Причем, довольно мрачные. Как говорил сатирик, «смотрели искоса, низко голову наклоня».

Судя по всему, тоже мало что понимали.

— Кто это? — воскликнул Ермак, не поздоровавшись.

— Племя остяков, — вздохнул я. — Привез их сюда. Там им было не выжить.

Ермак внимательно посмотрел на меня. Взгляд был, как говорится, очень выразительный.

— Да уж, — сухо сказал он. — Пойдем в избу разговаривать.

Мы вошли во двор. Кашлык зимой выглядел сурово — почерневшие от времени бревна стен, дым из труб, снег, утоптанный сотнями ног. Люди выглядывали из изб, занимались обычными делами, из конюшен доносилось ржание лошадей. Город жил своей жизнью, и мне предстояло эту жизнь существенно усложнить.

Мы все зашли в «избу для совещаний».

Ермак сел на лавку, снова посмотрел на меня, и его брови сошлись на переносице. Нехороший, наверное, знак.

Причем не наверное, а точно.

— Говори.

— Я привез весь род шаманки Айне в Кашлык. Семьдесят с лишним человек. Они сейчас на льду Иртыша ждут твоего решения.

Савва за моей спиной переминался с ноги на ногу.

Ермак медленно встал из-за стола. Он был немного ниже меня ростом, но сейчас казалось, что он возвышается надо мной, как скала.

— Семьдесят душ привел без спросу? — голос его был опасно тих. — Ты в уме ли, Максим?

Мещеряк хмыкнул:

— Максим, ты хоть понимаешь, чем нас всех подставил? У нас еды не так много! На семьдесят ртов лишних не рассчитывали.

— Они не нахлебники, — возразил я. — Среди них опытные охотники и воины. Женщины станут тоже работать. Дети подрастут — будут помогать. А главное — своим поступком мы покажем местным народам, что русские пришли не только воевать, но и помогать в беде. И что было делать, атаман? До их стойбища, считай, десять дней пути. Вернуться за разрешением а потом поехать снова назад — ползимы только и будем раскатывать. Отправить гонца — опасно, по дороге нас ждала татарская засада, чудом отбились, никого не потеряли. Так это нас много, а одинокого казака или бы татары убили, или волки съели. Здоровенные по лесу ходят!

— И ты решил, что Кашлык всех прокормит, — кивнул Ермак. — Хотя сам с Тихоном подсчитывал, сколько у нас еды.

— Прокормит, если правильно распорядиться, — твердо ответил я. — Мужчины, как обустроятся, пойдут на охоту