Я подскочил к двери, на секунду застыл, переводя дух. Затем посмотрел в сторону специальной подставки для зонтов, подумал буквально мгновение, и схватил мужской зонт с увесистой деревянной ручкой. Оружие, конечно, так себе, но в крайнем случае я даже им смогу воспользоваться. Только после этого распахнул створку.

На пороге стоял почтальон. Вполне себе обычный почтальон с сумкой через плечо, в специальной униформе.

— Герр Витцке? — Спросил он меня равнодушным тоном.

Взгляд его при этом выглядел скучающим и совершенно отстранённым. Пока парень не заметил в моей руке зонт, который я, как копье, держал наготове.

— Да.

— Прекрасно. — Заявил разносчик писем, а затем, покопавшись в сумке, вручил мне конверт без обратного адреса. На письме только значилось моё имя. И все. Почерк был незнакомым, угловатым и нервным.

Дождавшись, пока почтальон распрощается и удалится с крыльца, я закрыл дверь. Оглянулся. Мало ли. С фрау Книппер станется подкрасться тихонечко сзади. Однако, холл, как и гостиная, был пуст.

Марта упорно не желала выходить из своей спальни, хотя она сто процентов была там. Радио работало достаточно громко. Судя по тому, что я слышал, шла какая-то очередная пьеса о величии немецкой нации. Фраза «звучит из каждого утюга» стала мне понятна только здесь, в Берлине. Геббельс развернул свою деятельность настолько масштабно, что вся его фашистская пропаганда реально лилась отовсюду.

Убедившись, что Марта не сидит в засаде, не караулит меня за углом, и вернув зонт на место, я отправился обратно в комнату. Уже в спальне вскрыл конверт. Внутри обнаружил лишь один листок. Короткое, сообщение: «Штандартенфюрер Мюллер ожидает вас в своем кабинете. Сегодня. 20:00. Не опаздывайте». Ни подписи, ни печати. Только время, место и весьма ощутимое обещание неприятностей.

Видимо, моего «босса» конкретно приперло, раз он отправил «приглашение» на встречу. Так-то я должен был явится в гестапо только через два дня. Значит, произошли события, которые повлияли на это. Да еще время такое… Нет, я в курсе, что Мюллер любитель поработать до поздна, но так, чтоб назначать встречу едва ли не за час до обозначенного времени — это что-то новенькое.

Время, оставшееся до выхода из дома, как назло, тянулось бесконечно долго. Я умылся, причесался, переоделся в свой самый респектабельный костюм. У меня теперь, как у сотрудника гестапо, хоть и тайного, имелось жалование, благодаря чему я смог обновить гардероб. Бесконечно таскаться в костюме, купленном еще в Хельсинки или в одежде сына Книпперов — удовольствие сомнительное. Так что первым делом я потратил свои «тридцать серебренников» на шмотки.

Подошел к зеркалу, внимательно изучил свой внешний вид. Затем состроил своему же отражению физиономию «верного пса», стараясь придать лицу выражение почтительного любопытства, смешанного с легкой недоумевающей улыбкой. Маска была готова. Думаю, она удовлетворит Мюллера.

Ровно в 19.55 я стоял перед тяжелой дубовой дверью кабинета Мюллера в здании на Принц-Альбрехт-штрассе. Ощущение было такое, будто подходишь к клетке с голодным хищником. Из-за двери не доносилось ни звука.

Честно говоря, я был на взводе. Мало того, денек сегодня вообще выдался насыщенный, впрочем, как и весь месяц, так еще на момент моего ухода не вернулся Марк, что слегка меня напрягало. Он уже должен был объявиться. А фрау Книппер так и не соблаговолила выйти из спальни. Может, ее, конечно, настолько захватила любовь к радио, не знаю.

Конечно, я мог постучать в дверь и поинтересоваться, как ее дела. Но не захотел. Просто вымотался, как черт знает кто и отвечать на вопросы Марты был не готов. А они сто процентов последуют. Что-то типа:«Куда ты собрался, Алексей?»

Пришлось бы снова врать, сочинять и придумывать, потому что наши отношения с немкой после случившегося в банке перешли на особый уровень недоверия. А мне просто до ужаса не хотелось напрягаться. Тем более, впереди еще маячила встреча с Мюллером.

— Войдите, — Мгновенно раздался голос штандартенфюрера, едва я стукнул костяшками пальцев по створке двери. Он будто сидел и ждал моего появления.

Я выдохнул, изобразил на лице дебиловато-счастливую гримасу, и шагнул в кабине.

Мюллер сидел за своим массивным столом, погруженный в изучение каких-то бумаг.

При моем появлении он не поднял взгляд, продолжая пялиться в разложенные перед ним листы. Приветствия с его стороны тоже не последовало.

Я сделал несколько шагов вперед и замер. Сесть мне никто не предлагает, а значит, придется стоять и ждать, пока его фашистское величество соизволит как-то отреагировать на мое появление.

Около пяти минут Мюллер молча изучал бумаги, я, тоже не говоря ни слова, переминался с ноги на ногу, мысленно представляя, как подскакиваю к столу, сгребаю все эти бумажки, а потом заталкиваю их фашисту в глотку. Эх… Мечты, мечты…

Наконец, дав мне всласть пофантазировать, а заодно прочувствовать атмосферу невысказанных обвинений, Мюллер оторвался от своего важного дела и посмотрел прямо на меня.

— О, Алексей… Не заметил тебя.

Ну да, ну да… Стука в дверь тоже, наверное, не услышал. А пригласил меня войти — вообще не понятно кто. Вот, что хотелось сказать в ответ, но я, конечно же, не мог позволить себе такую роскошь.

— Герр штандартенфюрер, вы желали меня видеть? — спросил я вместо каких-либо комментариев. Старался при этом, чтобы голос звучал ровно и почтительно.

Мюллер медленно закрыл папку с документами, отложил ее в сторону и уставился на меня. Его взгляд был тяжелым, как гиря, которая вот-вот упадёт на мою голову. Выражение лица — мрачным, решительным, лишенным всякого привычного намёка на снисходительность. Ну понятно… Сегодня штандартенфюрер изображает их себя недовольного босса.

— Витцке, — начал он, растягивая слова. — Ты знаешь, что я ценю эффективность. Я ценю результат. И терпеть не могу беспорядок. Особенно тот, который создается у меня под носом. Ещё больше я не люблю, когда кто-нибудь пытается за счет этого беспорядка выставить меня идиотом. Я вообще, знаешь ли, не люблю чувствовать себя глупо, потому что искренне считаю уровень своего интеллекта достаточно высоким.

— Эм…простите…не совсем понимаю, герр штандартенфюрер, — проблеял я, изобразив растерянность. Хотя, если честно, под ложечкой засосало, потому что чисто интуитивно, начал догадываться, о чем пойдет речь. — Если я в чем-то провинился…

— Провинился? — Мюллер усмехнулся и его эта усмешка в данный момент больше напоминала оскал. — Возможно. А возможно, и просто допустил непростительную глупость, ошибочно