На мой вопрос, зачем дядька Матвей все это мне рассказывает, тот, ухмыльнувшись, поведал, что теперь смысла в устройстве тайной тропы через терновник нет, так как неприятеля решили встретить на подступах.

В общем, идею мою совет отклонил, и мне придётся самостоятельно справляться с постройкой нового дома.

Удивил, что уж тут говорить, и расстроил он меня. Можно подумать, это единственный набег, которого следует ждать со стороны степи.

Понятно, я не стал возмущаться, да и вообще никак не прокомментировал все это. Так, значит, пусть будет так. Для себя же решил, что все равно потихоньку сооружу задуманный подземный ход, а жизнь покажет, кто из нас в итоге будет прав.

Собственно, на этом известии разговор, можно сказать, и закончился. Немного ещё поговорили ни о чем, и дядька Матвей ушёл, я же, давясь горькой гадостью, которую бабушка назвала узваром, задумался.

По большому счету для меня ничего не изменилось. Единственное, что из-за ранения недееспособен стал на какое-то время, а так все то же самое. Понятно, что без дела даже раненым сидеть не буду, но нужно подумать над тем, как бы в будущем извернуться и успеть подготовиться к зиме как хочется, а не как получится. Но вот только сколько ни думай, а работа сама себя не переделает, хорошо бы было, пока сам передвигаться не могу, обзавестись помощниками.

Взгляд от этих размышлений сам собой наткнулся на расшалившихся детей, которых бабушка время от времени пыталась успокоить.

«А ведь их тоже можно озадачить. В виде игры, конечно, но уж по мелочи можно их использовать. Как минимум нарыть и принести мне несколько килограммов глины они способны, грех этим не воспользоваться. Хреново, конечно, что в слободе нет своего горшечника, насколько все было бы проще, но и так начинать экспериментировать с изготовлением тигля, похоже, нужно уже сейчас, а не когда нибудь потом».

В голове у меня мало-помалу начал рождаться план, как действовать дальше в моем беспомощном состоянии, но не судьба.

Бабушка ведь не знала о моих размышлениях и у неё в отношении меня были свои планы, никак не совместимые с моими.

Сразу после завтрака она чуть не силой напоила меня своим узваром, а потом снова заставила жевать непонятную траву, от которой меня опять начало клонить в сон. В общем, вырубился я, как свет выключили, и очнулся снова только на следующий день, правда, уже не из-за перевязки, а сам, на рассвете и с чувством, что если срочно не сделаю кое-какие дела, то точно лопну.

Сам не понял, как подорвался и встал на ноги, рана при этом хоть и отозвалась тупой тянущей болью, но не так, чтобы помешать добраться до туалета.

Вернувшись, я обратил внимание, что горшок с противным узваром был почти пустой, и стало понятно, почему так приперло в такую-то рань. Похоже, бабушка в меня бессознательного вливала свое варево, и не удивлюсь, если окажется, что скормила не одну такую ёмкость.

На самом деле я отметил для себя все это мимоходом, потому что только по возвращении из туалета до меня в полной мере дошло, что я, пусть и преодолевая боль, но вполне себе могу передвигаться самостоятельно, а значит, не хрен разлеживаться. Работать нужно.

Не успел порадоваться.

Из дома выскочила, реально выскочила бабушка и так экспрессивно высказалась о моем слабоумии и бестолковости, что я сам не понял, как оказался лежащим в своём шалаше. Умеет она всё-таки с больными обращаться, не отнять. Прямо в первый момент даже жути нагнала, да так, что я потерялся от её напора.

Но потом пришёл в себя и начал защищаться.

— Ба, ну не кричи ты так, детей же разбудишь, да и соседей тоже.

— А ты не делай глупостей, я тогда и ругаться не буду! — отбрила бабушка. — Нельзя тебе пока на ногу становиться, рана поджить должна.

— Ба, да вроде не сильно болит, ходить можно.

— Говорю нельзя, значит, нельзя. Сейчас накормлю тебя и будешь дальше отдыхать.

Меня от этих её слов даже передернуло, и я невольно произнес:

— Не буду я больше жевать твою траву, от которой потом сутками сплю.

— А больше и не надо, я тебе и так лишку скормила, — ответила она, хитро улыбаясь, и этой своей улыбкой почему-то меня совсем не успокоила.

Как в воду глядел.

Фиг его знает, как она это провернула, но после завтрака и очередной порции отвара меня снова вырубило. И опять на сутки.

Проснулся я снова на рассвете и, даже понимая, что бабушка, наверное, добра желает, разозлился как в последний раз. Не на шутку рассердился и запсиховал. Тут реально каждый день на счету, а я бездарно теряю время, тупо валяясь без сознания. Маразм, как ни крути.

Когда бабушка вышла из дома, я с остервенением строгал ножом заготовку под будущий челнок и, увидев её, только и сказал стараясь держать голос максимально спокойным:

— Ба, ты мне выдели крупы чуток и какую-нибудь посудину, пригодную для приготовления еды, потому что твое я теперь до выздоровления есть не буду. И узвар тоже пить не стану.

— Обиделся, что ли? Для твоего же блага стараюсь, — уперев руки в бока, ответила бабушка. — Ишь нежный какой, не нравится ему лечение!

Бабушке явно хотелось поругаться, и это было видно невооруженным глазом. Видать, хотелось ей выплеснуть из себя все накопившиеся за последнее время, вот и нашла возможность. Только мне до её ругани как-то было вообще ровно параллельно, поэтому я не реагировал на её провокации. Строгал себе дальше деревяшку, не обращая на неё больше внимания, будто так и надо, и такое моё поведение, похоже, совсем вывело её из себя. Наверное, поэтому она, уже повышая голос, сказала:

— Будешь есть, что приготовлю, и пить, что скажу.

Я только плечами пожал, посмотрел внимательно ей в глаза, неспешно молча поднялся, прихватив деревяшку с ножом, и поковылял в сторону реки.

Бабушка от такой моей выходки, похоже, на миг потеряла дар речи, но довольно быстро очнулась, догнала, перегородила дорогу и с какой-то злостью спросила:

— Куда намылился? Я тебе не разрешала вставать! Ногу хочешь потерять?

— Ба, давай ты не будешь делать из меня совсем уж дурака. Рана у меня неопасная, лежать неподвижно мне из-за неё не нужно, тем более без сознания, и излишняя опека тоже не нужна.