Глаза у подруги начали высыхать.

— А что же «заводы — рабочим», «земля — крестьянам», «равенство-братство»?

Седов поднялся и сел рядом, обняв за плечи.

— Начну с равенства-братства, наследия Великой Французской революции, в самой Франции ничуть не воплощённого, и расскажу занимательную историю. Как-то в петроградском трамвае спорили две дамочки, одна, убеждённая марксистка, стыдила вторую и убеждала: всё нужно делить! Публика прислушивалась, не вмешиваясь, потом к ним подошёл солдат и сказал: «Ваша правда, гражданочка, давайте делить». Высыпал на ладонь содержимое кошелька, у него мелочью набралось рубля три, половину под смех других пассажиров вручил поборнице равенства. Потом говорит: «Доставайте свой кошелёк», она ни в какую, но толпа начала напирать, мол, так ты, оказывается, скупая буржуйка! Та испугалась, народ пошёл беспредельный, могут и силой кошелёк отобрать. Раскрыла его, там сотка мелкими ассигнациями. Солдат сказал: «вот повезло!», забрал половину и ушёл.

— А женщина? — не без некоторого страха спросила Ева, до переселения в Смольный постоянно трамваем пользовавшаяся и прекрасно осведомлённая о царивших там нравах — грабежах, карманных кражах, вагонных конфликтах, вплоть до потасовок. Петроградский трамвай 1917 года стал местом ещё более ужасным, чем проспекты. Поэтому ситуацию невольно примерила на себя.

— Немедленно вышла, иначе кто-то ещё непременно сыграл бы с ней в «пополам». Половина от оставшихся пятидесяти рублей — тоже кое-что. А в государственном масштабе если самый полезный член общества и разгильдяй-бездельник получат блага поровну, отпадают всякие стимулы к труду. Маркс и Энгельс обещают сознательное отношение к труду при коммунизме, но это когда-то и не сейчас. После победы мировой революции и воцарения коммунизма во всём мире. Лет через тысячу или две, скорее всего — никогда. Но обещать можно и нужно, иначе зачем пролетариям хвататься за винтовки и переть против казаков. Что у нас следующее?

— Заводы — рабочим…

— Дорогая, а с какой стати? Труд инженера и технолога, организовавшего производственный процесс, стократ ценнее тупой и зачастую неквалифицированной работы промышленного пролетариата. А труд капиталиста-буржуя-эксплуататора, учредившего предприятие, нанявшего толковых управляющих и инженеров, рискующего потерять огромные деньги, а то и вообще угодить в долговую яму — он дороже всего! Ульянов — конченный идиот, предлагающий арестовать самых богатых, а значит — самых умных, успешных и предприимчивых заводчиков. Кого вместо них посадить? Таких же лысых олухов как он сам? Промышленность мигом развалится. У рабочих будут заводы, но не зарплата, потому что заводы остановятся. Спасибо большевикам.

— Значит, передача земли крестьянам — тоже блеф?

— Почему же? Этот лозунг большевики спёрли у эсеров и переделали на свой лад, желая перетянуть себе крестьянские голоса в Советах. Конечно, помещичье землевладение себя изжило. Но вот просто так, за здорово живёшь, никакую собственность отбирать у хозяев нельзя, иначе пропадает смысл самого хозяйствования. Есть проверенные механизмы защиты собственности, компенсации за изъятое… Долго рассказывать. Русская крестьянская община разваливается. Будущее за индивидуальными хозяйствами, на Западе их называют фермерскими. Иногда выгоднее их объединение в крупное предприятие с большим числом машин и прочей техники, главное, чтоб продолжали действовать рыночные условия.

— Хоть в чём-то не врут…

— Большевики-ленинцы? Эти врут во всём. Им не нужны крепкие индивидуальные хозяйственники, самодостаточные, которые запросто пошлют всю эту марксистскую камарилью далеко и без хлеба. Куда удобнее большевикам сельский пролетариат, ленивый, бестолковый, вороватый, пьянствующий, им только скажи — «всё поровну», мигом побегут отнимать «излишки» у исправных тружеников. Да, производство сельскохозяйственной продукции упадёт, неизбежен голод, нынешние проблемы с хлебом в Петрограде — цветочки. Зато на селе сформируется социальная база для большевизма. Оборванцы, но свои, социально близкие городской голытьбе. Так они мечтают. Но я не позволю Ульянову разорить село.

Евдокия прижала ладони к щекам.

— Ты впервые со мной столь откровенен!

— Может — зря. Но ты слишком близко находишься, должна понимать, что, как и откуда. Среди сторонников Ульянова есть, конечно, фанатики революции, истово верящие в её конечные цели и объясняющие мерзость сегодняшнего дня «временными трудностями». Но сам Ульянов — человеконенавистник. Жестокий и кровожадный подонок, маньяк. Люди для него — лишь трава под ногами на пути к мировой единоличной власти. А мы с тобой в одной с ним лодке — до определённого момента.

Её глаза наполнились мольбой.

— Лёня… Как же ты можешь? Врать на каждом шагу! Изображать себя вождём объединительной марксистской партии, ни в грош не ставя учение Карла Маркса?

— Знаешь анекдот? Маркс, автор лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», умер, а потом его оживили через сколько-то лет, когда на большей части суши победил социализм. Маркс осмотрелся и говорит: «Пролетарии всех стран… простите меня».

— Не смешно.

— А я и не пытался тебя рассмешить.

— Как мне после всего этого тебе верить?

Седов всплеснул руками.

— Я не прошу слепой веры. Хочу, чтоб ты понимала реальность.

— Тебе больше подошла бы должность первого министра Временного правительства…

— И я навёл бы куда больше порядка, чем эти кретины, политические импотенты. Но Временное правительство обречено в нынешних условиях. Как и любая структура, не пользующаяся поддержкой масс. А левые — пользуются. Поэтому мне предстоит стать левым российским лидером, поднявшимся к власти на волне народной поддержки, укрепить эту власть до стальной твёрдости, вылечить язвы большевизма и только тогда, убедившись в необратимости перемен, уйти в сторону — в зените славы и благодарности соотечественников. На захват власти отвожу месяца четыре, на укрепление — до десяти лет.

— Лёня… Ты — очень, очень нехороший человек.

Выплеснув, наконец, массу накопившегося, Седов не мог больше сидеть, он вскочил и метался по спаленке, жестикулируя.

— Ты права, дорогая! Хороший политик не имеет права быть высокоморальным человеком, как мораль представляют обыватели. Для рядового человека заповеди «не убий», «не укради», «не лжесвидетельствуй» считаются абсолютными. А если нужно погубить сто человек, невинных и не заслуживающих такой участи, ради счастья мильёнов? Бытовая мораль не допустит подобного, «совершенно невозможно», и хороший человек послушается, в результате пострадают эти миллионы. Хороший политик позаботится о большинстве, а когда кто-то из неблагодарных спасённых упрекнёт: те с чего погибли, настоящий политик придумает как соврать, чтоб отвести от себя упрёк. Зачем соврать? Чтобы сохранить себя и свой пост до следующего случая, когда придётся жертвовать