На фронте началось стратегическое наступление, один только Седов наверняка знал, каким оно закончится провалом, как следствие — взрывом возмущения. Большевики предпримут столь же неподготовленную акцию на внутреннем фронте, и придётся решать — расставаться с ними сразу или позже.

Глава 7

В какой мере средний городской обыватель интересуется политикой? В спокойное время — примерно никак. Летом 1917 года даже самых безучастных одолевала тревога от неопределённости, что будет дальше, куда заведёт страну Временное или какое иное правительство, не назначенное императором и не избранное народом, откуда ни возьмись возникшее, малоуважаемое и ни на что не способное. Это беспокойство выплёскивалось, кроме всего прочего, в иррациональных страхах, не только в панике из-за пресловутого чёрного автомобиля. Питерцы куда сильнее, чем в довоенные годы, принялись за оккультную чушь, всласть пугаясь на спиритических и им подобных мошеннических сеансах.

Евдокия уговорила сожителя сходить на сеанс синематографа, под тревожное бренчание фортепьяно они посмотрели немой фильм «Пражский студент», где у главного героя забирают его отражение в зеркале, чушь полная, но жуткая. По совету революционных товарищей парочка посетила революционный же спектакль «Большевик и буржуй», где сознательные пролетарии от радости победы над буржуазией начали всей труппой совокупляться прямо на сцене, безыскусно, пошло и не эстетично.

Пока ехали назад, к Смольному, Евдокия обратила внимание спутника на изобилие китаянок, буквально наводнивших Петроград, раньше, даже прошедшей весной, столько азиатских лиц на улицах города не бросалось в глаза. Ватаги вооружённых рабочих или матросов, а то и вообще непонятных личностей, подходили к китаянкам, отбирали пару-другую посмазливше и уводили, не обращая внимание на крики и сопротивление девиц. Распутство из пьесы «Большевик и буржуй» ничуть не отличалось от мерзости столичных проспектов.

— Я всегда любила Петербург, — призналась Ева. — А сейчас что ни день ловлю себя на мысли скорее покинуть его, решительно и как можно дальше.

— В Аргентину или Австралию, радость моя? Я несколько лет прожил в САСШ, поверь, на чужбине не сахар. А в России везде сейчас примерно так же. Разве что в Петрограде безобразия достигли чудовищной концентрации. Как только докатятся известия, что наступление Русской армии провалилось, германцы наступают, паника утроится. Если ничего не исправить, через несколько месяцев кайзеровские войска приблизятся к Петрограду!

— Порой меня настолько пугает происходящее, что кайзеровские патрули, расстреливающие грабителей и насильников прямо на наших улицах во имя восстановления порядка, кажутся мне меньшим злом, что виденное нами только что.

— Для любого ординарного городского жителя любая упорядоченная власть с понятными правилами, пусть иноземная, несправедливая, уродливая, куда удобнее, чем анархия и безвластие. Мои матросы внаглую перестреляли милицейский наряд в Пскове, к ним рискнули приехать вести дознание и едва унесли ноги из Кронштадта, я теперь использую милицейский трофейный грузовик, не боясь, что обратят внимание. Власти нет, порядок поддерживать некому, а большевикам всё это на руку, вызывает восторг.

— Почему? — возмущённо спросила Ева.

Но при водителе, даже в шуме автомотора, Седов предпочёл не развивать щекотливую тему. Они вернулись «домой» в Смольный, если домом можно называть дворец, построенный не для тебя. Там, когда остались одни, продолжил прерванный диалог.

— Большевиков сотня тысяч, может — несколько сотен. Представь, на огромную страну с населением больше ста миллионов! А Ленин намерен узурпировать власть и ни с кем ей не делиться, альянсы со мной или левыми эсерами принимает как временную и неприятную необходимость, меня первого при случае желает отправить в расход… Не смотри на меня так, не позволю ему. Для захвата власти необходимо, чтоб нынешняя государственная машина развалилась, у большевиков мало сил, чтоб её раскачать. Поражение на фронте, бунты и забастовки в городах, отсутствие хлеба, разгул преступности: всё «ради мировой революции». Чем хуже — тем лучше.

— Мировой… — выделила Евдокия.

Она разделась наполовину, распустила корсет, но к сладкому продолжению не торопилась.

— В корень глядишь! Для большевиков Россия — это, как говорят в Британии и в САСШ, всего лишь картридж. Одноразовый расходный материал. Им, прости за грубость, на Россию насрать. Они её видят лишь в качестве запала мировой пролетарской революции. Думаешь, Ульянов — обычный картавый гном на полголовы ниже тебя ростом? Он — чудовище, в мечтах считающий себя «вождём мирового пролетариата». То есть императором всей планеты, где воцарилась диктатура пролетариата. Помнишь, он требовал ареста до сотни богатейших людей России? С трибуны не сказал, а в кулуарах я слышал, — Седов заложил палец руки за воображаемую жилетку, сильно распрямился-выгнулся, как все комплексующие из-за роста коротышки, и процитировал, пародируя ленинское неумение выговаривать букву «р». — Повесить мегзавцев!

— Кошмар…

— Он не остановится перед реками, океанами крови ради идефикс — мирового господства собственной сомнительной личности. Конечно, под лозунгом счастья трудящихся.

Ева переваривала услышанное минуту или две. Конечно, вращаясь в Смольном, слышала достаточно, чтоб составить верное представление о большевистской верхушке. Но не сложила воедино, как это сделал только что Седов.

— И ты — с ним. Мы — с ним…

— Безумие, да? Быть в одной упряжке со сбрендившим подонком. Но такова реальная политика. Главное — вовремя соскочить с поезда, везущего Ульянова в пропасть. А ещё забрать у него самых лучших, способных людей, прочистить им мозги, обратить в свою веру. Тогда удастся резко повернуть штурвал корабля русской истории.

У Евы по щеке скатилась слеза.

— Но ты… Лёня! Ты мечтаешь о том же самом. Сделать СПР самой сильной в стране и с ней захватить верховную власть. Чем ты лучше Ленина?

Она сидела на кушетке и уже не могла сдержать поток, льющийся в два ручья. Седов опустился перед ней на корточки и взял её пальцы в свои руки.

— Отличия всё же есть. По мне Россия — не туалетная бумажка для одноразового использования как у большевиков, а высшая и главная самоценность. Не абстрактная Россия как идея, а люди, народ. На другие государства даже смотреть не хочу, ими найдётся кому заняться. Хочу вернуть Россию к нормальному состоянию.

— В 1914 год? — всхлипнула Ева.

— Нет. Уже тогда она была ненормальной, в 1914 году заложены ростки 1917-го. Если правду сказать, вся российская история