У меня, как и у суворовца Белкина, да, впрочем, как и у остальных наших ребят, планов на каникулы было громадье. Я считал часы до того момента, когда сменю свою шинель на обычное зимнее пальтецо, а мундир с брюками — на привычную кофту, штаны и двину на каток в парк Горького — кататься, кататься и кататься, нежно прижимая к себе стройную тренированную фигурку в красно-белом свитере…

Я, в отличие от других суворовцев, радовался не только предстоящим каникулам. Сегодня предстояло еще одно знаковое событие — празднование дня рождения моей Насти! Ей исполнялось целых семнадцать лет! А еще сегодня у нас была своя, личная дата — целых пятьдесят дней со дня знакомства!

Настя, конечно же, пригласила меня к себе домой, на Кутузовский. Да не просто так, а с родителями познакомить! Ударить в грязь лицом никак было нельзя! А посему ловить залеты в последний день пребывания в училище мне не хотелось вовсе.

Надо бы еще в парикмахерскую заскочить — соорудить на своей бедовой голове что-то более-менее подходящее для знакомства с родителями потенциальной… ну, в общем, об этом потом.

Тимошка вздохнул и, бормоча что-то себе под нос про скоротечную юность, загубленную в стенах училища, принялся перестилать койку.

— Правильный ты какой-то, Рогозин… — пробурчал он, ставя мыльницу на тумбочку и старательно разглаживая одеяло. — Хороший, но правильный — просто зубы сводит! Ну чего ты до меня с утра докопался, вице-сержант? Завтра ж каникулы… Чего шуршать? Все равно почти уже на свободе! Хочется расслабиться…

— А ты что, перенапрягся, Тим? — удивился я, не обращая внимания на нытье. — На каникулах расслабишься.

И обратился ко всем, поторапливая: — Братцы, давайте, давайте! Скоро завтрак! Шевелим булками!

* * *

— Слышь, Андрюх! — тихонько пихнул меня в бок «Бондарь» за завтраком. И указал глазами на «Тополя», сидящего рядом со «старшаками» за столом. — Зырь… как-то непривычно, что Тополя нет… Гнида он, конечно, порядочная, но у меня как-то кошки на душе скребут, когда человека раз — и нет…

Я краем глаза глянул на стол, за которым сидели Саня Раменский, Сема Бугаев и еще несколько второкурсников. Тополь, которого я еще совсем недавно насильно выдернул из путешествия в один конец с пятого этажа его родной московской «хрущобы», исчез. Будто его и не было тут на протяжении полутора лет. Его место с краю стола, на котором он раньше сидел во время каждого приема пищи, пустовало.

А хоть бы и так?

Я равнодушно пожал плечами и подлил себе еще чайку из большого чайника.

— Скатертью дорога, как говорится… — безразлично сказал я. — Он сам ушел. Сам рапорт написал. Никто его не неволил. Если б мы тогда шпане не наваляли, «Бондарь», могло быть и нас «раз — и нет». Не забывай об этом. Да и из «старшаков» никто по нему не горюет. Сема Бугаев знаешь, что сказал, когда про рапорт узнал? «Помер Анфим, да и хрен с ним»…

— Да понятно, что он весь не из того шоколада сделан. Но с чего бы это ему лыжи на гражданку смазывать? — удивлялся «Бондарь», зачерпывая ложкой кашу. — Ведь учиться-то полгода всего осталось!

Ни «Бондарь», ни Миха так и не узнали о недавней попытке Тополя свести счеты с жизнью. Я молчал, как рыба.

— Красовская же выздоровела! — продолжал удивляться «Бондарь». — Даже троек нам успела наставить… Этих… ну, гопников… повязали. Ты же сам нам говорил. Стало быть, никто его больше не щемит. Чего из училища-то валить?

Крошечный «Пи-пополам», в отличие от «Бондаря», придерживался иной точки зрения. Миха со злостью посмотрел на место, где еще совсем недавно дислоцировалась морда с узенькими глазками, и даже поморщился от неприязни.

— Да ну его, Илюх! — хмуро сказал он. — Перестань! Хорош настроение перед каникулами портить из-за какого-то урода! Ты забыл разве, как он гопоте Андрюху слил? Как на Ирину этих уродов навел? Как чужими руками свои проблемы решить хотел? Знаешь, «Бондарь», про таких говорят: «Ни в городе порука, ни в дороге товарищ, ни в деревне сосед». Чес-слово, сплюнул бы я сейчас, да полы пачкать не хочется.

— И правда, пацаны! — поддержал я приятеля. — Че себе перед каникулами настроение портить? Сема был прав. Передай-ка мне лучше, бутер, Мих…

Я не ждал от Тополя никакой благодарности за спасение жизни. Не один десяток лет я прослужил с ним, в той, другой реальности. И хорошо понимал: он из тех, кто на такое не способен. Подлый «старшак», винящий во всех своих бедах всех, кроме себя, так и не решился ни в чем признаться. Просто предпочел слинять.

Ну что ж. Веником по заднице, как любит говаривать моя острая на язык и всегда точная в формулировках бабуля.

Бабуля…

Как же я соскучился!

* * *

— Возмужал-то как, Андрюшка! — бабушка ласково потрепала меня по отросшей шевелюре. — Тысячу лет тебя не видела! Да, Зин?

— Возмужал, возмужал! — мама, которая очень по мне соскучилась, сидела рядом и тоже гладила меня по голове.

Приятно-то как!

— Настоящий мужчина! — констатировала она, с любовью глядя, как я работаю ложкой… — И в плечах раздался. Вы там гири, что ль, тягаете, Андрюша? И в плечах раздался. Вы там гири, что ль, тягаете, Андрюша?

— А как же, мам! — с напускной серьезностью сказал я, повел плечами и начал залихватски врать: — Каждый день по три часа тягаем гири… Потом два часа ползаем по-пластунски… Потом еще два часа стреляем… Бег — пятнадцать километров в полной выкладке… Это тебе не школа, где в два часа уже свободен… У нас все по-серьезному!

— А учитесь-то вы когда? — рассмеялась бабушка. — Давай-ка я тебе еще сметанки подложу… Стрелок ты наш!

Я уже целых часа три был вольным человеком. Меня окружали не казарменные стены, а домашний уют… Как я отвык от него.

Знакомая, тесная, но такая уютная кухонька с тарахтящим холодильником «Бирюса» и бесконечно говорящим радиоприемником на стене… На этой кухне и втроем-то было тесно… А мы тут умудрялись друзей и соседей на праздники собирать! И как мы тут все умещались? Ну, как говорится, в тесноте, да не в обиде…

Я уже переоделся в домашнее и, вооружившись ложкой