А теперь вернемся в горенку. Главное отличие, если не смотреть на окна, заключается в мебели. Стол — он и в Африке стол, дубовый, скатеркой белой прикрыт, но стулья и лавки здесь выгодно отличаются теми же мягкими седалищами и спинками. Полки на стенах выглядят пустовато, но рано или поздно на них появятся книги и всяческие диковины прикладного и эстетического свойства. Особенно горжусь я вон той лавкой у стены напротив окна: целиком кожей обтянута, валики мягкие имеются, всамделишный протодиван!

Гостям терем мой сплошное удивление и демонстрация богатств несметных (хотя бюджет, если в расчет окна и затраты на не-типовой проект не брать, очень даже скромный выложить пришлось), а мне — удобное и уютное жилище. Первое за долгие месяцы, которое я могу назвать домом без всяких кавычек и допущений.

— Ченьслером главного их кличут, — припевая теплый отвар на травках и шиповнике (нету чая, но не то чтобы я его фанатом был, мне травки родные больше нравятся), рассказывал мне вернувшийся вчера вечером из Москвы «торговый представитель».

К отвару на столе имеются медовые прянички, а гостя зовут Афанасием Васильевичем. Третий сын купеческой на поколения вглубь веков семьи, лет ему двадцать шесть, темно-русые кучерявые борода с волосами всегда аккуратно пострижены и уложены, карие глаза смотрят на мир с живым любопытством и отражают немалый ум, и я должен отдать дядюшке Даниле должное: лучшего кандидата на роль главного моего связного с мировым рынком и желать нельзя.

Левый глаз Афанасия нынче являет собой печальное зрелище — ячмень вылез, в эти времена им болеют много и часто. Народных средств лечения от этого накоплен огромный пласт, да ни одно из них не помогает. Основной причиной заболевания вполне логично считается «дурной глаз» — сглазили, вот на глазу шишка зудящая и вылезла.

— Кораблем большим на Русь он с людьми своими попал, в обход Балтики. Сказывают — в Индию путь искали, а попали к нам.

— Тож хорошо, — хохотнул я.

— Специй у нас нет, да медок-то послаще их будет, — согласился со мной Афанасий. — Сказывают — живут на острове они большом, на самом краю земли. Без кораблей и торговли жизни своей не мыслят, ибо остров ихний природою скуден, а климатом суров.

Знаем мы эту «суровость» — когда в нашей Сибири минус тридцать, там в худшем случае минус один. Но в целом — да, тоже климат тот еще, влажность большая, а ресурсов мало.

— Где кораблей да скудности много, там грабежом и пиратством за версту разит, — заметил я.

— Может оно и так, — осторожно согласился Афанасий. — Но нас поди пограбь. Татарва-то привычная, да и по земле ходит, а с корабля как?

— Эти Руси не угроза, — кивнул я.

Пока.

— Сказывают, Государь с ближниками радовались — Ченьслер энтот сам того не желая цельный путь торговый на Русь в обход Балтики нашел.

— Чем больше торговых путей, тем больше торговлишка множится, — согласился я с тем, что случившееся — большая удача.

Англия — это не только источник головной боли для всей Европы, но и один из важнейших торговых партнеров России на долгие века.

— Чудно́е рассказывают Ченьслеровы люди: правит, мол, ими, король Филипп, но главная над ним — баба, королева то бишь, Мария. Называется — «король-консорт».

— Интересно, — улыбнулся я исчерпывающему описанию британской политической системы, опустил руку под стол и сцапал неосторожно подошедшего ко мне кота Калача, дымчатое, полудикое, трехмесячного возраста настолько пушисто-растрепанное существо, что поселить его где-то кроме терема у меня рука не поднялась.

Пока я игнорировал возмущенный «мяв» и терпел укусы и царапины, усаживая котенка на колени, Афанасий продолжал рассказ:

— Давно уж в Москве Ченьслер сидит, готовится бумаги важные королю своему везти. О Руси расскажет ему, о Государе и Вере наших, о товарах… — среди перечисления Афанасий вдруг резко показал своему ячменю кукиш. — Ячмень-ячмень, на тебе кукиш, чо хошь то и купишь!

Я не обиделся и не удивился — такое вот народное средство лечения, нужно неожиданно постараться посильнее обидеть болячку.

— Спаси и сохрани, Господи, — перекрестил я своего «торгпреда».

— Благодарю, Гелий Далматович, — поклонился купец.

Ценят мое крестное знамение окружающие, репутация-то ого-го, натуральный сакральный ореол благодаря череде летних событий и общему уровню христианской любви к ближним и смирения приобрел.

— Скрежещут зубами завистники подлые, — продолжил Афанасий. — Псы глазливые. Ячмень-то как пришел, так и уйдет, а души их несчастные от боли плачут. Помилуй их, Господи, — перекрестился на «Красный угол».

— Помилуй, Господи, — перекрестился и я.

Ни на кого мы тут не обижаемся, за все души заблудшие молимся, и не из тщеславия, а от любви большой. По крайней мере, стараемся делать вид.

— Чего там с Ченьслером-то?

Подумав, купец улыбнулся:

— Представь, Гелий Далматович — плыли в Индию, а попали в море Студёное, — хохотнул. — Льды, вода серая бездонная, а вдоль берега — избушки поморские да поморы сами стоят, и большому да красивому кораблю и не удивляются — привыкли, нет-нет да заплывет кто от холода полумертвый. Люди они добрые, там, на Севере ледяном, жизнь людская не в пример здешним местам ценится, прости-Господи, — перекрестились. — Обогрели Ченьслера, как смогли истолковали — мол, на Русь попали вы, а не в Индию, да клич до Москвы кинули, за что от Государя им теперь милость большая будет.

— С целой страной помочь знакомство свести дорогого стоит, — покивал я.

Хрупнув медовым пряничком, Афанасий запил отваром и отдал глиняную чашку маленькому Гришке. Тому самому, которого однажды порекомендовал мне в помощники вместо себя Федька. Тринадцать лет ему, на самом деле не такой уж и маленький, на голову меня ниже всего, рожа уморительно-рыжая да лопоухая, а смышленый настолько, что даже уши