А не станет ли он той занозой, что будет тормозить и стопорить все мои нововведения? Если так, то мне бы хотелось в надсмотрщики заполучить у другого боярина. Такого, который бы днями в кровати нежился да чревоугодничал. А я бы еще, как только получится создать самогонный аппарат, и споил бы боярина.

Но тут был шанс заполучить соратника и союзника. Так что я старался расписывать и свою методику обучения солдат, и в целом, яркое и безоблачное будущее русской армии. И не только армии. У нас впереди экзамен Петра Алексеевича. И я уверен в своем ученике. Ну кроме только что письма.

— Сие великое дело. И узрел я, что неспроста родственник мой Григорий Григорьевич тебя нахваливает. И государь стал более прилежно учиться… — Фёдор Юрьевич направил коня в мою сторону, приблизился.

Стал рассматривать, словно я диво дивное.

— Думать потребно. Вижу я, что ты желаешь соратника во мне узреть. А я здесь, дабы пригляд за тобой учинять. И не токмо за тобой, а и за государем нашим, — откровенно признался Ромодановский.

— А мне скрывать нечего, — сказал я, развёл руками и чуть не упал с лошади.

— Дрянной из тебя наездник, — рассмеялся Фёдор Юрьевич.

Я тоже заулыбался. Наездник из меня не лучший. Но видел бы он, как ещё месяц назад я управлялся с конём. Там вообще стоял бы вопрос, кто с кем управляется. А сейчас Буян как будто принял меня за хозяина.

— Вопрос между нами стоит лукавый. Решить его потребно. Серебра государю на его науки выделили немало. А ты, Егор Иванович, заказы платишь в своей мастерской. Да и у других стрельцов заказываешь немало чего, — взгляд Фёдора Юрьевича Ромодановского был пронзительным, словно бы обличающим меня в воровстве.

— Так отчего же вам, славным князьям Ромодановским, в долю со мной не войти? И разве же я о своём благе забочусь? — отвечал я. — И заказы те на новшества.

— Долю, говоришь? — Фёдор Юрьевич разгладил свои усы.

Вот так оно на Руси бывает. Коли тратишь государственные средства, а при этом не предлагаешь делиться — ты, несомненно, вор. Ну, а если поделишься, так вроде бы и человек честный. Но и я хотел свою шпильку вставить, мокнуть, так сказать, в определенную субстанцию.

— Скажи, Фёдор Юрьевич, а сколь много серебра и поныне выделяется на соколиную охоту? И сколь средств идёт на то, кабы содержать соколов да приумножать их число? — вот и я пошёл в атаку.

Ромодановский задумался. Нахмурил брови и смотрел на меня поистине тигриным взглядом.

Ещё с не так-то давно ушедших времён Алексея Михайловича на соколиную охоту и поддержание некоторых охотничьих угодий уходили просто колоссальные средства. Хоть бюджета не было, но на эти нужды в казне всегда были отложены деньги.

Причём выходило так, что деньги откладывались каждый год, а при этом охота уже как года три не случалась. Фёдору Алексеевичу с его больными ногами было не до охоты.

Игнат рассказывал, что изредка выезжал и этот болезненный государь. Соколиная охота была своего рода ритуалом русских царей. И Федор Алексеевич выезжал лишь подышать свежим воздухом, но и потратить казённые средства.

Ведь царский выезд на охоту — это не просто, когда собрались двадцать, да хоть бы и сто человек, не сели верхом на лошадей и не поскакали в лес. Это ритуал с выездом чуть ли не под тысячу человек, а, возможно, и больше. С остановками, с оплатой работы сотен загонщиков и сокольничих, с пирами.

Я не знаю точных цифр, но по тому описанию, которое у меня имеется, примерно могу сказать: один такой выезд обходится казне примерно столько, сколько могло бы стоить вооружить, обучить и прокормить целый год добротный полк иноземного строя. Причём, это по моим меркам, когда и должна быть лучшая организация и довольствие побольше, следовательно дороже обходится полк.

— Давай договариваться, боярин. Я тебе, как на духу, поведаю всё то, к чему стремлюсь. Ну а ты государевы приказы передавать в Думу будешь, — сказал я. — Ну коли не устыдишься сесть со мной за один стол, так я всё и обскажу тебе. Великая Россия, империя — то, к чему я бы стремился.

— Империя? Белены ты не объелси? — усмехнулся боярин, но когда увидел мой серьезный настрой, то убрал свою ухмылку.

К моему искреннему удивлению Фёдор Юрьевич Ромодановский не стал местничать, а присел вместе со мной за стол. Да, он сидел во главе этого стола, и стул у боярина был куда как больше, чем тот, на котором я сидел. Да я вовсе сидел на лавке. Но мне отнюдь не принципиально возглавлять стол. Мне важнее, чтобы за этим столом вопросы решались.

— Мудрёно… занятно… сложно… добро… — говорил Ромодановский, рассматривая предложенные ему бумаги.

Написал-то я их самостоятельно, своей орфографией, но вот пришлось отдать дьякам, чтобы они переписали по нынешним правилам русского языка.

Сами-то дьяки очень быстро переучиваются писать по новым правилам. Причём настолько быстро, что я в этом почти не участвую. Лишь передал описанные мной правила, из того, что вспомнил из школьной программы русского языка.

Думал даже организовать что-то вроде семинара. А тут оказывается, что дьяки между собой договорились и сами изучают. Потом экзамен проведу среди них. И пусть начинают переучивать мальцов на новый лад.

Я заметил, что у людей этого времени феноменально развита память. Может, это связано с тем, что у них незасорённые умы, что нет необходимости держать в голове просто колоссальное количество информации, как это происходит в будущем. Но, тем не менее, те, кто уже освоил элементарную грамоту и счёт, иные знания впитывают, как раскалённые пески пустыни могут впитывать воду.

— Медку не желаешь, боярин? С моей пасеки, — сказал я примерно через полчаса, как Ромодановский нырнул с головой в бумаги и так и не хотел из них выныривать.

— С твоей чего? — спросил Фёдор Юрьевич.

— Пасеки, — улыбнувшись, сказал я. — Аккурат поутру пчелиные соты собрали и прогнали через медогонку. Знатный мёд вышел.

Ромодановский смотрел на меня, будто я только что резко перешёл на экзотический иностранный язык.

— А вот это, что нынче я сказал, подарком моим будет тебе и всему роду вашему. Отведай мёда, и коли не стомился, так пойдём, покажу сей дар мой. Но сразу обскажу, что об этих подарках не стоит всем ведать. Сперва серебра вдоволь заработаем, — сказал я.

Мы находились в бывшем охотничьем домике царя Алексея Михайловича. Теперь это дом мой. И