Дядька Кузьма, взяв пику, крякнул.

— Я понял тебя, — сказал он задумчиво. — Но почему ты остриё сделал, как у стрелы? А если придётся пешим драться?

— Хм! Ну, вот смотри, дядька Кузьма. Я что этим остриём не вспорю врагу шею или не порежу ноги? Да и не буду я размахивать копьём, как сабелькой. Копьё — это самотык. Швейная машинка «Зингер».

— Чего? — не понял дядька.

— А! — я махнул рукой. — Оговорился.

— ТО, что — самотык, это понятно. Так копьём один на один и бьються, только в сече один на один — редко случается. Заколол одного, а с боку другой, а с другого боку третий. Это — сеча, а не судебный поединок. Вот для того и делают копьё острым, как меч.

— До этого надо ещё от одного вражеского копья увернуться, или от двух.

— От одного торч[2] защитит, а от другого надо научиться уворачиваться. Вот таким макаром.

Дядька Кузьма развернул тело влево и склонил туда же.

— Бок подставляй. Пусть по спине острие скользит. А к комлю древка петлю из верёвки привязать и ту петлю ногу вставить. И в последний миг отпустить древко и склониться в противную сторону.

— О, как! — удивился я. — Интересный приём.

Мы потом так и ходили с верёвочной петлёй на ступне и учились, отпуская копьё, втыкать его в цель. А я показал, как мы палки забрасывали ногой, когда в «пекаря» играли. Ставишь палку на мысок и толкаешь ногой вперёд. Дядька Кузьма пожал плечами.

— На кой? Если метать, так сподручнее рукой. Но копьё не бросают. Это тебе не сулица. Это отличное оружие, против которого и меч не горазд. Правильно ты говоришь. Самотык скор, как жало змеи.

Над моей идеей разновесного древка дядька Кузьма обещал подумать.

Сулица мне нравилась. Это было лёгкое копьё длинной метра полтора. Но оказалось, что сулицы, оружие пехотинцев, сейчас практически не используются. Но для тренировки бросковой техники сулица была самое то. А бросок — это тот же удар мечом или саблей. Да и камнем кинуть, тоже иногда полезно бывает. Тренировались, короче. Как обычно, я тренировал обе руки. Как бить-рубить, так и копьём тыкать.

* * *

Сильно удивился отец, увидев мою команду в действии.

— Где же ты таких воев набрал, Кузьма Сергеевич? — спросил отец дядьку. — Им хоть сейчас под боярскую руку и в сечь.

— Малы они. Старшему — четырнадцать, — покрутил головой Кузьма. — Как раз, как твоему Федьке стукнет четырнадцать, так и эти созреют.

— Ладная дружина, — качал головой глядя на нас, маршировавших «в ногу» мимо него.

До этого мы показали конные упражнения: стрельбу из лука разом, разворот и уход направо (так стрелять было сподручнее), стрельбу из лука по очереди, двигаясь по кругу и двигаясь в колонне, попадание копьём в кольцо, рубку лозы саблей на скаку, спарринг на копьях, спарринги на мечах. В спаррингах использовались приёмы рукопашного боя и боевого самбо.

Лупили деревянными мечами мы друг друга нещадно, так как надевали кожаные доспехи и кожаный шлем с наушниками, защищённый изнутри войлоком. Нормальная получилась снаряга. Точно, как в моей прежней жизни. Жизни реконструктора, млять! Грезил я попаданчеством, и вот попал. Причём, я уже и не отделял те жизни, которые сам прожил от тех, которые прожили два моих предшественника. Один устал проживать одни и те же жизни и ушёл в нирвану, другого подсидел я, перехватив в нужный момент ментальную инициативу. Без доминирующей матрицы второй «я» остался. Первоосновы, так сказать. Отдал он её случайно какому-то боту, ну и потерял контроль над Флибером. А я перехватил тот контроль.

Матрицы, которые я передал членам своей команды, не сильно доминировали над первичным сознанием ребятишек, прописывая необходимые знания и развивая из в умения, а умения в навыки. Это касалось командных игр, воинского искусства и здешней грамоты, которую осваивал сам. Читать, писать и считать «по-нашему» я их не заставлял. А ту грамоту, которую изучал здесь, пересказывал своим товарищам. Во-первых, чтобы им было на кого сослаться, а во-вторых, так и мне запоминалось легче. Слишком мудрёный здесь был алфавит и слова. Говорили «ходить», а писали «ходити». Не имелось в алфавите мягкого знака.

Больше мои матрицы ни в какие сферы здешнего бытия не «встревали». Не хватало нам чтобы всё село посчитали поражённым бесами, заблокировали заставами и сожгли вместе с жителями, как зачумлённое. Повсеместно такое имело место. И не только на Руси. Рассказывали старожилы. Да и «наши» карантинные зоны, блокирующие эпидемию чумы…

Кстати, мои размышления о борьбе с чумой с помощью антибиотиков и вакцин из будущего оказались только размышлениями. Тогда мне так и не довелось самому «нырнуть» в прошлое, а отправленные куда-то сюда человеческие боты с челноком так и находятся где-то в районе Соловцов. Кхм… Место на карте я-то помнил, но как привязать точку на карте с реальной территорией — тот ещё вопрос. Да и чтобы самоходом пойти на Соловцы, нужна какая-то веская причина. До шестнадцати лет было ещё ого-го сколько… Жить и жить. И жить надо было весело. Вот я и развлекался пока с пользой и для тела, и для дела.

Да и присягу отец давал царю Василию. А где отец, там и я.

Помнилось мне, что умер царь Василий Иоанович в одна тысяча пятьсот тридцать третьем году от рождества Христова. Значит ждать мне даты моего исхода «осталось»… Тридцать три минус семнадцать… Шесть пишем два на ум пошло… Да! Шестнадцать лет. Ха! Делов-то! Шестнадцать лет подождать! Но ведь это же не шестнадцать лет на галерах или на рудниках! До четырнадцати поднаберусь уму разуму. Память — хорошо, но без умения, перешедшего в навык, знания — ничто. Книжный ум — туп. Фарисейство это. Знания без практики — мертвы. Вот я и «практиковался» уже почти пять лет.

Научился строить избы, бо вместе с отцовскими «подарками» приходили и полонённые литвины. Чаще это были крестьяне, которым всё равно на кого работать, на польского пана или на русского дворянина. Но были и профессиональные военные. Пришло таких пятеро. И «раскидали» мы их по разным сёлам. Они были хоть и подраненные, но не очень сильно. Главное по пути не околели, а тут я их немного подлечил